Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
– Аделаида, - сказал Шаляпин.
– Это черт его знает какое иностранное имя. Ну и что же?
– А гитара, которая стояла в углу комнаты далеко, поднялась, полетела по воздуху и надо мной прозвонила: трам-трам-трам.
Мы смотрели в удивлении. Спрашиваем:
– Прямо пролетела по воздуху без веревки… Ну это замечательно. И - трам-трам-трам… Это ловко.
– Ты, значит, медиум?
– спросил Шаляпин.
– Я-то не медиум, - сказал Анчутка, - но там был один из Швейцарии, так видно, что медиум. У него из рук, когда мы сомкнулись, так и сыпались
– А вот тут у нас, - говорю я, - в лесу есть курган, древний курган, должно быть. Весь он зарос густым ельником, высокий. И там вот ночью огонь показывается и ходит. И видение в белом. Много раз видели. Вот сейчас я позову - у меня здесь два приятеля-охотника пришли узнать, так как на завтра мы на охоту пойдем, - так вот они вам расскажут, какая здесь штука кажется. Я позову охотников.
Один из них был Павел Груздев, а другой Герасим Дементьевич Тараканов. Охотники - народ смышленый. Пошел я к ним и сказал:
– Вот что. У кургана, где огонь кажется, там жуткое место. Надо взять, Герасим, у меня банку, знаешь - сухой спирт, который я беру на ночь рыбу ловить. Ты пойдешь туда, от дорожки-то направо кургана, да возьми с собой простыню - я тебе дам, - зажги в кустах спирт, а перед ним встань сам, да простыню-то над собой - вот так - руками высоко подними. Да немного качайся. А когда я крикну: «Идет», ты вперед так перед огнем-то прыгни и опять стой на месте. Когда Шаляпин к тебе близко подойдет, то ты кинься на него. А ты, Груздев, затуши спирт. Поняли?
Они смеются.
Рассказывали за чаем друзья мои, охотники, что страсть такая у кургана, прямо огонь. Герасим говорит:
– Шел я как-то, запоздал ночью, а огонь горит, мигает. Я так сробел. Обернулся - он ко мне ближе, весь белый. Я думаю: «Что такое?» Уж боюсь глядеть. Только меня сзади как схватит за плечи и вот зачало трясти, прямо душу вытрясает. Я говорю: «Господи! Расточатся врази», да бегом. А слышу, за мной бежит. Я упал. Смотрю, бежит. И вскочил опять… Так насилу-то прибежал вот сюда, к кухне… Ну отстало. Вот сейчас-то шел другой дорогой, боязно той-то идти.
– Да, верно, - говорит Груздев, - место тут такое, что днем идешь к кургану-то, вот за рыжиками, рыжиков там много, так и то оторопь берет. Говорят, в старину-то в кургане етом воеводу закопали, а он, знать, колдуном был. Так это вот его штуки.
– Вот интересно, - говорит Анчутка.
– Надо сделать цепь, сомкнуться и его вызвать. Не иначе, когда он показывается, то это и есть материализация.
– Вот какая штука, - говорит Шаляпин.
– Вот это вещь. Но что гитара над тобой летала и над тобой прозвучала «дзынь-брынь» - это ты врешь.
– Как хотите, - сказал Анчутка.
– Ну, дай честное слово, - говорит его приятель архитектор Вася Кузнецов.
– Честное слово, - говорит он.
– В таком случае, - говорю я, - не иначе, что ему открыто. У него свойство такое, натура, так сказать. Медиум… И поэтому надо будет идти к кургану сегодня же.
– Это ведь надо в 12 часов, в полночь это завсегда больше кажется. У нас-то в округе знают. Вот тут
Не ходи ко мне, мой милый.
Нет крови во мне живой!…
Приближалось уж позднее время. Охотники пошли спать, а я рассказал всем, кроме Анчутки, что будет видение.
В половине двенадцатого ночи мы все сходим с террасы. Темная июльская ночь. Тишина. Большой сосновый лес темнеет кучками среди мелкого леса. Мы тихо идем дорожкой. Поворачиваем по тропинке в сторону кургана. Вдруг…
– Смотрите, смотрите, - кричит Анчутка.
Среди кустов, таинственно мелькая беглым пламенем, горит и как бы движется синий огонь.
– Сомкнемся скорее, сомкнемся!
– кричит Анчутка.
– Явление чрезвычайное. Это я сейчас же сообщу… Материализация духа!
И он заставляет нас взять друг друга за руки. Перед огнем, как из земли, выросла высокая таинственная освещенная фигура. Было, действительно, фантастично и неожиданно. Шаляпин задумчиво молчал, скрестив руки и опустив голову.
Шаляпин пошел к видению.
Анчутка бросился бежать.
– Стой, - кричим мы, - ты куда? Бежать? Ты все затеял - стой!
И мы поймали архитектора Мазырина.
Фигура светилась. Шаляпин шел к ней.
– Не ходи, - кричал Анчутка, - не ходи. Это материализация. Задушит. Непременно задушит. Пойдемте отсюда скорей.
– Стой, - говорит ему Василий Сергеевич и держит Анчутку.
– Это ты все. Ты - медиум… Твои штуки… с чертом работаешь…
– Нет, нет, - говорит Анчутка, запыхавшись.
– Нет, не я. Это вот он, это Федор Иванович. В нем это есть… Должно быть, он. Он все молчит… он - медиум!
Шаляпин подошел к видению и упал. Упал так, как умеет падать Шаляпин: привык на сцене. К нему бросился призрак, и все погасло. Настала тьма. Анчутка кричал:
– Он погиб… - и хотел убежать опять.
– Стой, - кричали ему.
– Ты все затеял. Идем…
Мы подошли к Шаляпину. Он лежал у дорожки на траве. Мы поднимали его. Он загадочно молчал. Анчутка держал его под руку и, волнуясь, говорил:
– Успокойся, успокойся, пожалуйста. Это материализация. Это ничего… успокойся…
– В чем дело?
– сказал Шаляпин.
– Что ты дрожишь?
– Да ведь как же, ты упал. Я испугался. Задушит!
– Когда упал! Да ты бредишь!
Пришли домой, сели у меня в большой комнате за стол. В открытом вороте рубашки Шаляпина были на шее два красных пятна. Анчутка отозвал меня в коридор и с испуганными черненькими глазами говорил мне: