Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
А бродяга Князев вкрадчивым тенором между тем говорит:
– Вы, этта, Коськянтин Алексеевич, на счет нашей, рассейской-то, рыбы рассуждаете. А вот случилось мне быть в Норвегии. Смешная это какая-то страна и грустная. Так что, девицы, этта, и бабы усе больше ходят у церковь. А в трактире мужики сидят таково сумрачно и пьют усе пунш. Ну а я… норвежская водка больно хороша, Коськянтин Алексеевич «…» Вот я, окромя трактиров, хожу, этта, по городу. По бродяжьему моему положению одет, значить, я невзрачно и собираюсь с купцом ехать на пароходе по фиордам к нему на дачу - лосося, значить, ловить, ну и спиннинги ему заготовлять. Жду, значить, я этого купца на пристани и бутылку держу у себя в кармане - норвежская она, водочка-то… Хожу. Гляжу - какой-то человек,
Константин Алексеевич слушает, слушает, но как дошло до «сволочи», не выдержал:
– Ну, брат Василий, это уж ты того, врешь!
– говорит он с досадой, чувствуя, что охотничьими рассказами его-таки побил Василий Князев.
– Все врешь, ни в какой Норвегии ты, брат, и отроду не бывал…
– Ну вот, Коськянтин Алексеевич, никогда-то вы ничему не верите…
Обиделся Князев. А Серов уже складывает полотно и, смеясь, замечает:
– Да, рыба заграничная, она, точно, дурачливее нашей.
Радостно и грустно вспомнить об этом далеком прошлом. Много, много уроков дало нам истекшее время. Удержим один из них - настоящее в искусстве переживает временные и случайные суждения. Вот ведь, самая кличка «декадент» вышла, кажется, уже бесповоротно из моды, а чудесный талант замечательного российского художника Константина Алексеевича Коровина жив и здравствует.
Милый Константин Алексеевич, жду с нетерпением опять половить рыбу в наших дорогих сердцу российских прудах, озерах и реках!
Очерки о путешествиях
3 часть
[На Севере]
Павильон
…В опере «Лакме», где пела Ван-Зандт, кто-то поставил на сцену голубой столик с красными ножками, очень яркий. Я увидел его на спектакле и в огорчении говорю Савве Ивановичу [Мамонтову]:
– Откуда взялся этот столик? Он не в тон. Его так видно. Он убивает Ван-Зандт.
– Это настоящий индусский, - говорит Савва Иванович.
– Прахов привез, просил поставить на сцену.
– Ужасно.
Я так огорчился, что почувствовал себя несчастным и уехал домой. Говорю своей собаке:
– Польтрон, милый. Никто ничего не понимает, уедем, Польтрон. Уедем далеко в Сибирь, забуду я театр, будем жить в лесу, охотиться, построим избушку.
При слове «охотиться» собака оживилась и смотрела на меня пристально, махая хвостом.
Я собрал краски, холсты и написал Савве Ивановичу письмо, что больше не могу, уезжаю в деревню. Он прислал за мною артиста Малинина. Я с ним поехал к Мамонтову.
В столовой, как сейчас помню, сидели Поленов, Васнецов, Серов, профессор Прахов. Столовая была большая, в романском стиле. Громадный каменный камин, по бокам висели щиты из кожи и красные древки, пики киргизов, а по стенам - отличные панно, картины В. М. Васнецова «Ковер-самолет» и «Витязи».
– Мы собрались судить вас, - сказал Савва Иванович, смеясь.
– Да, этот столик - настоящий, - объявил профессор Прахов.
– Может быть, и настоящий, но не в тон.
– Константин прав, - сказал Серов, - вероятно, не в тон, портит ему всю гамму.
– Это ужас, - говорю я.
– Хотя бы дали его перекрасить, но и по форме он ерунда, мелко, понимаете, мелко… И в театре не должно быть ничего настоящего. Все, что принадлежит глазу зрителя - весь цвет, форма, - есть создание художника.
– Верно, - сказал Васнецов и, видя, что я расстроен, обнял меня и кротко сказал: - Такая доля наша, всегда будете страдать за правду, вы еще молоды, а будете страдать всегда.
– Но все же, - заметил Савва Иванович, - мы вас приговорили в Сибирь, в ссылку. Вот что: в Нижнем будет Всероссийская выставка, мы решили предложить вам сделать проект павильона отдела «Крайний Север», и вы должны поехать на Мурман. Вот и Антон Серов хочет ехать с вами. Покуда Архангельская дорога еще строится, вы поедете от Вологды по Сухоне, Северной Двине, а там на пароходе «Ломоносов» по Ледовитому океану. Я уже говорил с Витте, и он сочувствует моей затее построить этот отдел на выставке.
– Мой сын поедет с вами, - сказал Прахов.
– Он будет собирать разные сведения об улове рыбы, составлять статистику[394].
– Ну, Константин, - сказал Серов, - сдавайся, значит, мы в эскимосы с тобой поступаем.
– Интересно. И я бы поехал, - сказал Поленов.
– Полярное солнце, океан, северное сияние, олени, киты, белые медведи…
Все как- то задумались, смотря на большую карту, которую Савва Иванович развернул на столе.
– Вот тут, - В. М. Васнецов указал на карту, - какое искусство было прежде - удивление, иконы какие, диво дивное. Теперь не очень-то поймут все величие искусства этого края… «…»
На севере диком
I
На полу - раскрытые чемоданы. Я укладываю краски, кисти, мольберт и бинокль, меховую куртку, белье, большие охотничьи сапоги, фонарь и целую аптечку. Ружья я не беру; я еду на Дальний Север, на Ледовитый океан, писать с натуры, а возьмешь ружье - начинается охота, и какие же тогда этюды? Беру только несколько крючков для рыбной ловли и тонкую английскую бечеву. Океан глубок, нужно захватить длинную бечеву и груз. Беру и компас…