Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Помню, когда пришел В. А. Серов, я сказал ему:
– Посмотри, как спит Федор, лицо какое серьезное. И во сне даже Грозный. Лицо гения, посмотри.
– Пожалуй, - ответил Серов, - есть в нем дар и полет, но все это перемешано со всячинкой… Давеча пишу я здесь с краю у леса, где сарайчик. А он подошел ко мне и сел. И вдруг говорит: «Вот здесь все леса и леса, есть крупный лес. Я хочу скупить леса и торговать. Ты как думаешь, Антон?» - «Что ж, говорю, как вашей милости угодно. Торгуйте».
– «Да ты не смейся… На лесе-то побольше наживешь, чем на пении». Вот ты и
Помню - в эту минуту отворилась дверь, и чей-то голос крикнул:
– Господин барин, к вам Глушков приехали.
Шаляпин проснулся и сел на тахте, протирая глаза.
– Господин барин, - повторил Серов, - к вам Глушков приехали.
Шаляпин расхохотался.
– Разбудили! Глушков? Что ему надо? Ну, зови сюда. А я какой-то сон видел: будто я в Питере, в номерах Мухина. И так рад, что один. Самовар у меня на столе, баранки положил на конфорку, чтобы согреть, пью чай и ем баранки с икрой, а потом иду спать. Гляжу на постель и вижу - кто-то под одеялом шевелится. Думаю - что такое. Хотел уйти. Вернулся. Посмотрел - под одеялом женщина. А тут этот орет «Глушков приехал!»… Разбудил меня. Теперь я и не знаю - кто эта женщина: лежала спиной ко мне, лица-то я не видел.
Глушков, сняв картуз, остановился перед Шаляпиным. В глазах у него была мольба.
– Вот что, Глушков, - сказал Шаляпин.
– Лес, что же мне лес, зачем? Грибы собирать? Я ведь не промышленник. Торговать не собираюсь. Мне, в сущности, не надо. Так куплю. Я сказал тебе цену. Как хочешь. Ты не соглашаешься. О чем говорить? Надоело.
– Как согласиться, Федор Иванович, - немысленно. Каждый раз - вот уж год - торгуетесь. Все менее и менее даете. Это дровяники мне более давали.
– Так отдавай дровяникам.
– Так вы же сами говорили: «Не отдавай, Глушков, барышникам». Я теперь отказал всем, а вы в неохоту вошли. И мне теперь с ними назад подаваться надо. Они тоже в каприз войдут. Беда! Я скину, Федор Иванович, ежели на чистые деньги только.
– Денег у меня нет - векселя дам.
– Помилуйте, куда ж я с ними денусь? На учет уйдет. Вот ведь этакое дело вышло, сами говорили…
Вспомнилось и другое.
Мы часто ездили с Шаляпиным по окрестностям. Как-то приехали на Вашутино озеро. Шаляпин пришел в восторг и с присущим ему ребячеством решил: надо жить на озере.
– Здесь я яхту построю, на парусах буду кататься по озеру. Говорят, озеро-то монастырское. Продадут ли монахи?
Он забыл о доме, который строил как раз в ту пору в Ратухине и поехал к настоятелю монастыря покупать озеро. Вернулся расстроенный: настоятель согласен продать, но не властен - надо запросить синод.
– Ты подумай, - возмущался Шаляпин, - синод! Как все трудно у нас. Жить нельзя.
Федор Иванович впал в мрачность, не ездил больше на постройку дома…
– Река там мала.
Говорил Серову:
– Озеро, знаешь, плывешь - пространство большое.
– Лоэнгрином на лебедях будете ездить, Федор Иванович?
– смеялся Серов.
Федор Иванович недолюбливал шутки Серова, но смеялся. И Серова немножко побаивался.
Каюсь,
И мы с Федором Ивановичем осенью однажды поехали туда. Эта поездка нас образумила: было ветрено и дождливо, серые волны озера шумели неприветливо. Тоска! Мы промокли и рады были, что вернулись в теплый дом ко мне, где горел камин и был уют. С той поры Федор Иванович больше об озере не заикался и стал снова ходить на постройку дома в Ратухине.
И еще вспомнилось.
Постройкой шаляпинского дома ведал подрядчик Чесноков. У него было два взрослых сына. Оба плотники и оба работали на постройке.
Шаляпин заметил, что время от времени они бегали к стогу на край леса и, достав из стога бутылку с водкой, выпивали по глотку.
И вот Шаляпин тихонько пробрался к стогу, вылил почти всю водку из бутылки, долил водой и, спрятавшись в лесу, стал ждать. Вскоре сыновья подрядчика подбежали к стогу. Сначала хлебнул из бутылки один, потом другой. Выпив, с недоумением посмотрели друг на друга… Опять хлебнули. И опять изумленно посмотрели друг на друга. Потом - на бутылку.
Шаляпин хохотал целый день.
– Если бы ты видел, - говорил он Серову, - как они на бутылку смотрели!
И так вспоминая нашу совместную жизнь там, далеко в России, я еще резче ощутил - как печальна была наша теперешняя встреча с Шаляпиным. Все слышалось, как он сказал: «У меня здесь камень», - и показал на грудь.
* * *
Вскоре я простудился и захворал. Ко мне пришел мой приятель Н. Н. Куров и сказал мне, что Шаляпин очень болен и что мало надежды на его выздоровление.
Я огорчился. Не хотел верить.
– Что ты. Это ведь богатырь. Ему теперь, должно быть, всего шестьдесят четыре года, не больше. Правда, он кажется больным. Но здесь ведь хорошие доктора.
В газетах ничего о болезни Шаляпина не писали. Я хворал и не выходил на улицу.
Через несколько дней опять навестил меня мой приятель и сказал:
– А Шаляпину очень плохо. Ему делали переливание крови. У него, говорят, белокровие.
– Что это за белокровие?
– спросил я.
– Это у Вяльцевой[384] было. Что же это такое?
– Кровь делается белая, возрастает количество белых шариков. Точно не знаю… - сказал Н. Н. Куров.
– Дочь, говорят, кровь дала для переливания.
Мне вспомнилось, как часто при последних моих встречах с Шаляпиным он заговаривал о смерти, с каким интересом расспрашивал меня - кто из наших прежних знакомых жив, кто умер, как однажды сказал:
– Как странно, ведь никто не знает, что такое смерть. Тот, другой умер, а мне кажется, что я не умру. Как это устроено в душе все странно. Если бы человек сознавал смерть, то он бы не покупал землю, не строил бы домов. Я же вот хочу купить имение под Парижем - мне советуют, и поеду туда отдыхать. Мне еще надо в Америку ехать петь, только стал я скоро уставать.