Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Зайдя к нам, в мастерскую Саврасова, спросил:
– Господа художники, хотелось бы мне купить этюдиков у вас, если цены подходящие будут. Люблю я этюды! Сам балуюсь красками, только от папаши своего берегусь. Ох! Очень он не любит это занятие, а я на чердак уйду, там я с этих этюдов картину разведу - да-с. Так люблю это дело, даже вот запах краски люблю!
Когда он спросил, какая цена, то мы смотрели на его розовые щеки и как-то ничего не могли ответить. Тогда он, вынув из кармана пачку бумажных денег, отвел Левитана к окну и отсчитал
Со Светославским долго спорил, говорил:
– Помилуйте, это никак невозможно, этаких и денег у меня нет.
– Не отдам, - сказал Светославский.
– Уступите, - уговаривал его молодой купец и рассмеялся, сказав: - Ну, ни твоя, ни моя, молись богу. Не могу двести, ей-ей. Самому мне папаша - сто в месяц, а жена, детеныш - не могу…
– Ну, ладно, - согласился Светославский, - бери…
Наконец, завернув этюды трубкой, он, прощаясь с нами, сказал:
– Эх, до чего это я люблю этюды, живопись - вот до чего!…
– Постойте, кулек забыли!
– крикнул ему Светославский.
Обернувшись в дверях, купец сказал, смеясь:
– Это вам-с, господа художники, из лавки - икорка и рыбка хорошая, белужка. С хреном приятно, покушайте.
И ушел.
– Что же он спишет с этюдов наших?
– говорили мы, смеясь.
– Посмотри, какие грязные мятые бумажки он дал, - придя домой, сказал Левитан.
– Да все рублевки, трешники…
Дома не было моей бедной матери. Она постарела в горе по умершем отце моем. Уехала в Оптину Пустынь молиться за него.
Когда за столом сели друзья - Светославский, мой брат Сергей, Ордынский, Левитан, Мельников, я не сел. На столе икра, балык, белуга. Мне было так больно, что нет моей матери с нами. Ее печальный образ был передо мной. Такая она стала старая, жалкая, такие горькие глаза!… Я не мог есть и ушел из дому в сад, где за забором чуть уже зеленели липы, блестели на солнце купола церкви Харитония, - весна льет свет радости, к горлу подступили слезы…
– Ах, - ласково сказал Левитан, подойдя ко мне, - и ты ревешь? Наконец-то весельчак ревет…
– Да, Исаак, что делать - реву… Должно быть, мы бессильны…
– Хочешь сказать - мальчишки?
– Нет, ничего не хочу сказать. Уедем в Останкино на Панин луг. Скоро экзамены, их так много, мне еще нужно алгебру, строительное искусство. Там лучше готовиться. Поедем. Есть деньги.
– Хорошо, поедем, ты прав, там лучше…
Вечером Левитан утюгом разглаживал полученные у купца за наши этюды бумажки. Я аккуратно складывал их на стол, считая: рубль, три, десять, - по пятьдесят рублей дал он каждому. Потом долго мы считали, на что будем тратить деньги: сапоги, краски, шоколад, колбаса, порох, ружье… На ружье не хватало.
Останкино под Москвой - место дивной красоты. Около дубового леса был Панин
Утром писали с натуры - весна, солнце, дубы только распускались, их светлые стволы покрыты пятнами темного, как плюш, моха, весело сияло голубое небо.
Разложив на столе учебные книги и листы лекций, мы смотрели на них с ужасом. Решили: будем заниматься вечером и ночью. Уговаривали себя - ночью лучше заниматься, а теперь пойдем в мелколесье.
Я говорил:
– У меня ружье, пойдем на тягу, увидишь, как тянет вальдшнеп, кричит - ар, ар, ар - замечательно!…
– Какой вальдшнеп?
– удивлялся Левитан.
Долго стоим мы в мелком лесу. Розовая заря погасла.
– Слышишь - тянет, слышишь, - шепчу я.
Сбоку, храпя, показалась темная птица. Я выстрелил. Вальдшнеп качнулся в воздухе и, каркая, полетел опять прямо.
– Промазал, - сознался я.
В комнате нашей горит лампа, абажур сделали из бумаги, на столе разложены тетради лекций, крынка молока, хлеб. Левитан читает: «В географическом положении Египта мы встречаем две особенности…»
– А вальдшнеп-то, - говорю я Левитану, - он из Египта летел, у него такой нос длинный, египетский, он аравийский красавец.
– Да, наверное, - соглашается Левитан.
– Хорошо, но мы не можем лететь. Ну как это… «в географическом положении Египта…» Или это мы потом, надо сначала хронологию, в котором году что было. Хорошо бы многое забыть, что было…
– Нет, постой, - говорю я.
– Давай лучше анатомию…
– Ну зачем это? Я никогда не буду писать человека. Анатомия! Я не хочу знать, какие у меня кости, какой хрусталик в глазу. Ой, это невозможно…
– Нет, обязан знать, - говорю я с умыслом.
– Ты сегодня хотел писать вечером «Галки летят»…
– Ну и что же?…
– Значит - должен знать анатомию галки…
Левитан пристально посмотрел на меня и сказал, горячась:
– Но нет же анатомии весны…
– Кажется, еще нет, а будет…
– Ну, довольно. Ты же крокодил! Я не могу, я не хочу знать человека, зачем мне его кости?
– А итальянцы знали анатомию, Микеланджело знал, - говорю я…
– Да, да, правда, но я хочу писать стог сена, в нем же нет костей и анатомии…
* * *
Ученики живописи безвыходно до позднего вечера занимались в школе. Часов рисунка и живописи было много и много было научных предметов, - поэтому все как-то отставали. Между преподавателями был какой-то холод.
Помню - экзамен русской истории. Сидят за столом, покрытым зеленым сукном, преподаватель истории Побойнов[152], инспектор, художник Трутовский, художник В. Д. Петров[153].
Преподаватель Побойнов задает вопрос Левитану, который хорошо отвечал на вынутый билет.