Константинополь. Последняя осада. 1453
Шрифт:
В начале февраля возникла необходимость разрешить значительные практические трудности, связанные с доставкой пушки Урбана от Эдирне к Константинополю, до которого насчитывалось сто сорок миль. На это отрядили большую группу людей и немало тягловых животных. Громадную трубу с трудом погрузили на несколько телег, соединенных между собой цепями. Затем в них запрягли шестьдесят быков. Поддерживать пушку, пока она, кренясь, со скрипом ехала по холмистой местности Фракии, задействовали двести человек. Другая команда, состоявшая из плотников и рабочих, трудилась впереди, выравнивая дорогу и строя деревянные мосты через речки и канавы. Грохоча, гигантская пушка продвигалась по направлению к городским стенам со скоростью в две с половиной мили в день.
Глава 7
Бесчисленные, как звезды
Март — апрель 1453 года
Когда они идут, воздух подобен лесу из-за множества копий, а когда они останавливаются, из-под их палаток не видно земли.
Мехмед
Поэтому Мехмед начал традиционный призыв в армию в начале года. По старинному племенному обычаю султан поднял свой бунчук над внутренним двором дворца, объявляя о предстоящей кампании. Сразу же разъехались «посланцы в каждую провинцию с приказом всем явиться для участия в походе на Город». Командная структура двух турецких армий — европейской и анатолийской — обеспечивала быстрое реагирование. Тщательно разработанная система договорных обязательств и воинских наборов предусматривала призыв на службу людей со всей империи. Всадники провинциальной кавалерии, сипахи, составлявшие костяк армии, обязаны были служить, поскольку владели земельными участками, полученными от султана. Им полагалось являться со своим шлемом, кольчугой и вооружением для коня, а также определенным числом слуг в соответствии с размерами их владений. Бок о бок с ними сражалась иррегулярная мусульманская пехота, азабы, набиравшаяся «из ремесленников и крестьян» и оплачивавшаяся их соотечественниками на пропорциональной основе. Во время кампаний эти войска становились «пушечным мясом». «Когда идет бой, — не без цинизма отмечает некий итальянец, — их посылают вперед, как свиней, без всякой жалости, и они гибнут во множестве». Кроме того, Мехмед мобилизовал христианские вспомогательные отряды с Балкан, множество славян и валахов, обязанных служить ему в силу вассальной зависимости, а также привел в готовность профессиональные элитные соединения: пехотные — знаменитых янычар — и кавалерийские отряды, а также все обслуживающие части — пушкарей, оружейников, охранников и военную полицию. Эти великолепные войска, регулярно получавшие жалованье каждые три месяца и вооруженные на средства султана, состояли из христиан (в основном балканских), отобранных в детстве у родителей и обращенных в ислам. Они отличались абсолютной преданностью правителю. Несмотря на свою немногочисленность — вероятно, их насчитывалось не более пяти тысяч человек, — они составляли крепкое ядро турецкой армии.
Бунчук — символ власти турецких пашей.
Мобилизация этого сезона оказалась исключительно эффективной. На собственно мусульманских землях набор в армию проходил без особого нажима. Люди шли в войско пашей по призыву охотно, тем самым поражая очевидцев-европейцев, таких как Георгий Венгр, находившийся в то время в плену у турок.
Как только начинается набор в армию, они собираются с такой готовностью и быстротой, что можно подумать, будто их приглашают на свадьбу, а не на войну. Они являются в течение месяца в том порядке, в каком призваны, собираются — пехотинцы отдельно от кавалеристов, все со своими командирами — в том же порядке, в каком они обычно располагаются в лагере и когда готовятся сражаться… с таким воодушевлением, что люди готовы заместить своих соседей, и те, кто остается дома, считают, что с ними поступили несправедливо. Они утверждают, что лучше пасть на поле боя от копий и стрел врагов, чем [умереть] дома… По тем, кто погибает на войне, не скорбят — их превозносят, как святых и победителей, ставят в пример и глубоко почитают.
«Поспешно явились все, кто слышал, что должно начаться наступление на Город, — добавляет Дука, — и мальчишки, слишком юные для участия в походе, и старые люди, согбенные годами». Их воодушевляла перспектива богатой добычи, возможность возвыситься и идея священной войны (в Коране эти темы неразрывно связаны между собой): по исламскому священному праву город, взятый штурмом, на три дня отдавался на разграбление. Энтузиазм усиливало сознание того, какая перед ними цель. Красное яблоко Константинополя многие считали — по-видимому, ошибочно — вместилищем несметного количества золота и драгоценных камней. Немало пришло и тех, кого никто не звал: добровольцы и наемники, прихлебатели, дервиши и святые люди, вдохновленные древними пророчествами, которые, в свою очередь, вдохновляли людей словами Пророка и славой мученичества. Всю Анатолию охватило воодушевление. Там вспоминали «обетование Пророка, предсказывавшего, что огромный город… станет обиталищем тех, кто исповедует истинную веру». Люди стекались со всех концов Анатолии — «из Токата, Сиваса, Кемаха, Эрзурума, Ганги, Бейбурта и Трапезунда» — на сборные пункты в Бурсе; в Европе они приходили к Эдирне. Шло накопление огромных сил: здесь были «конные и пешие воины, тяжелая пехота, и лучники, и пращники, и уланы». Одновременно пришла в движение османская тыловая служба: велся сбор, ремонт и изготовление доспехов, осадного снаряжения, пушек, кораблей, палаток, инструментов, оружия и продовольствия. Караваны верблюдов пересекали длинное плато. В Галлиполи на скорую руку приводились в порядок корабли. Войска перевозились через Босфор в «Перерезанное горло». Для службы в разведке привлекали венецианских шпионов. Ни одна армия в мире не могла соперничать с османской в подготовке кампании.
В феврале части европейской армии во главе с ее командующим Караджа-беем начали очищать дальние подступы к Городу. Константинополь все еще сохранял укрепленные аванпосты на Черном море, северном побережье Мраморного моря и Босфоре. Греки с окрестных сельских территорий отступили в цитадели. Каждую из них тщательно блокировали. Тем, кто сдался, позволили уйти, не причинив им вреда. Другие — засевшие, например, в крепости Эпибат на Мраморном море, сопротивлялись. Последнюю взяли штурмом, а ее гарнизон уничтожили. Некоторые цитадели турки
Наконец 23 марта Мехмед выступил из Эдирне с большой помпой — «со всей своей армией, кавалерией и пехотой, двигаясь по окрестностям, опустошая и разоряя все вокруг, сея ужас, страдания и страх, где шел». Это была пятница, святой день мусульманской недели, специально выбранный для выступления в поход, дабы подчеркнуть его священный характер. Мехмеда сопровождали видные служители религии — «улемы, шейхи и потомки пророка… вознося молитвы… ехали они вперед с армией и держались рядом с султаном». В кавалькаде находился, вероятно, и чиновник по имени Турсун-бей (ему предстояло составить повествование очевидца об осаде Города, которых так мало у турок). В начале апреля вся эта устрашающая сила приблизилась к Константинополю. Первое апреля пришлось на Пасху, самый большой православный праздник, и ее праздновали по всему Городу со смешанным чувством благочестия и страха. В полночь свет свечей и аромат ладана возвестил в городских церквах о таинстве воскресения. Простой рефрен пасхальной литании возникал и угасал. Во мраке Города слышались его таинственные полутоны. Звонили колокола. Только в соборе Святой Софии царила тишина, никого из верующих там не было. В предшествующие недели люди «просили Бога не позволить атаковать Город в святую неделю» и надеялись, что иконы помогут им укрепиться духом. Наиболее почитаемую из них, Одигитрию, чудотворный образ Богоматери, доставили к императорскому дворцу во Влахернах для празднования Пасхи согласно обычаям и традициям.
Янычар.
На следующий день передовые турецкие разъезды появились у городских стен. Константин устроил вылазку для нападения на них, и в результате стычки несколько вражеских всадников было убито. Но еще до конца дня, когда на горизонте во все большем числе стали появляться турецкие войска, Константин принял решение отвести своих людей в Город. Все мосты через ров уничтожили, а ворота заперли. Защитники позаботились, чтобы в Город никто не мог проникнуть. Армия султана начала совершать серию хорошо отработанных маневров, столь же осторожных, сколь и продуманных. 2 апреля основные силы подошли на расстояние в пять миль. Их разбили на соответствующие соединения, и каждый полк занял свое место. В течение следующих нескольких дней они мало-помалу продвигались вперед, напоминая тем, кто наблюдал это, всесокрушающее течение «реки, превращающейся в огромное море» — повторяющийся образ невероятной силы и непрерывного движения армии в рассказах хронистов.
Подготовительные мероприятия шли очень быстро. Саперы начали вырубать фруктовые сады и виноградники за пределами стен, стараясь освободить пространство, откуда пушки смогут вести обстрел. Была вырыта траншея той же длины, что и городская стена, в двухстах пятидесяти ярдах от нее, с земляным валом перед ней для защиты от артиллерийского огня. Сверху в качестве дополнительного прикрытия положили деревянные решетчатые щиты. За этой оборонительной линией Мехмед расположил основную часть армии на долговременных позициях в четверти мили от городских стен. «Согласно обычаю, в день, когда предстояло возвести лагерь близ Истанбула, ей приказали построиться рядами. Мехмед в центре армии расположил вокруг собственной персоны лучников-янычар в белых шапках, турецких и европейских арбалетчиков, а также пищальников и артиллеристов. Азабы в красных шапках стояли справа и слева, смыкаясь в тылу с конницей. Построенная таким образом армия двинулась к Истанбулу». Каждый полк занимал отведенное ему место: анатолийские войска располагались справа, на почетной позиции, под командованием турка Исхак-паши, которому помогал Махмуд-паша, еще один христианин-ренегат. Солдаты-христиане с Балкан под командованием Караджа-паши находились на левом фланге. Еще одному крупному соединению, под руководством перешедшего в мусульманство грека Заганос-паши, поручили провести дорогу через болотистый участок у края Золотого Рога и прикрыть холмы, спускавшиеся к Босфору, а заодно следить за происходящим в генуэзском поселении Галата. Вечером 6 апреля, в следующую пятницу, Мехмед прибыл занять тщательно выбранную им позицию на высоком холме Малтепе в центре расположения его войск: холм стоял напротив тех стен, которые султан считал наиболее уязвимыми при атаке. Именно отсюда руководил осадой Константинополя его отец Мурад в 1442 году.
Перед потрясенными взглядами стоявших на стенах защитников Константинополя на равнине возник палаточный город. Как отмечает один из авторов, «его [Мехмеда] армия казалась бесчисленной, как песчинки, рассыпанные… по земле от берега до берега». Во время кампаний, проводившихся турками, во всем царил должный порядок, их цели оставались в тайне, и тишина выглядела все более зловещей. «Нет ни одного государя, — признавал византийский хронист Халкокондил, — чьи армии и лагеря находились бы в лучшем порядке и имели бы такое изобилие припасов и столь правильное построение, позволяющие им разбивать лагерь без всякой неразберихи и затруднений». Островерхие палатки располагались определенными группами, у каждого отряда — палатка командира в центре и свой особый штандарт, развевавшийся на шесте. В самом сердце лагеря с подобающими ритуалами установили богато расшитую алым и золотым палатку Мехмеда. Шатер правителя являлся зримым символом его величия — воплощением его власти и напоминанием о том, что султаны — потомки ханов, предводителей кочевников. У каждого султана имелся парадный шатер, изготавливавшийся при его вступлении на престол и служивший выражением его персональной монаршей власти. Шатер Мехмеда находился за пределами досягаемости арбалетного выстрела, имевшего большой радиус действия. Как обычно, его защищали палисад, ров и щиты, а также расположившиеся правильными концентрическими кругами, «словно светлые круги, окружающие луну», отряды из наиболее преданных ему войск: «лучшая пехота, лучники, вспомогательные войска и прочие из его личных частей, не имевшие себе равных во всей армии». Они должны были — от этого зависела безопасность империи — охранять жизнь султана как зеницу ока.