Константинополь. Последняя осада. 1453

Кроули Роджер

Лагерь был грамотно организован. Штандарты и знамена развевались над всем морем палаток: ак-санджак, главное, бело-золотое знамя султана, красное знамя султанской кавалерии, знамена янычарской пехоты — зеленое и красное, красное и золотое — символы мощи и порядка в средневековой армии. Все, кто наблюдал это со стены, могли видеть яркие многоцветные шатры визирей и высших командиров, отличительные головные уборы и форму различных частей: янычары в особых белых шапках дервишского ордена бекташей, азабы в красных тюрбанах, кавалеристы в остроконечных шлемах-тюрбанах и кольчугах, славяне в балканских костюмах. Европейские наблюдатели описывают построение войск и их экипировку. «Четверть оных, — пишет флорентийский купец Джакомо Тетальди, — одета в кольчуги или кожаные рубахи. Что же до остальных, то многие вооружены на французский манер, другие — на венгерский, у третьих, кроме того, есть железные шлемы, турецкие луки и арбалеты. У остальных воинов нет вооружения, если не считать щитов и ятаганов — род турецких мечей». Кроме того, тех, кто взирал на происходящее со стен, поражало огромное количество животных. «Что же

касается вьючного скота, то число его в царском лагере, пожалуй, вдвое превосходило число людей. Ведь турки пригоняют в лагерь скот в таком большом количестве для того, чтобы он вез достаточно корма для себя и для [боевых] коней», — замечает Халкокондил. «Только турки… гонят с собой верблюдов, множество мулов, груженных припасами. Мулов гонят и для других своих потребностей. Некоторые ведут с собой лошадей, верблюдов и своих самых красивых мулов — из желания похвастаться ими».

Защитники Города могли лишь наблюдать за столь бурной деятельностью, не сулившей им ничего хорошего. Когда на закате наступал час молитвы, переливчатые звуки голосов тянулись над палатками из десятков мест — то муэдзины призывали людей на молитву. Лагерные огни освещали единственную трапезу в течение суток — в османской армии проявляли бережливость, — и дым плыл по ветру. Всего в двухстах пятидесяти ярдах от укреплений оборонявшиеся могли слышать зловещий шум, сопровождавший подготовительные мероприятия в лагере: невнятный гул голосов, удары молотов, звон затачиваемых мечей, фырканье и ржание лошадей, мулов и верблюдов. И, что самое неприятное, они, вероятно, могли различить слабые звуки христианского богослужения из европейских отрядов турецкой армии. Для империи, собиравшейся вести священную войну, турки управляли своими вассалами с удивительной терпимостью: «Хотя они находились под властью султана, он не принуждал их отречься от христианской веры, и они могли совершать богослужения и молиться, как хотели», — отмечает Тетальди. На то, что помощь туркам оказывали христианские вассалы, купцы, новообращенные и технические специалисты, постоянно жалуются европейские хронисты. «Я могу засвидетельствовать, — восклицает архиепископ Леонард, — греки, латиняне, немцы, венгры, чехи и люди из всех христианских стран находились на стороне турок… О, сколь греховно поступать так, отвергая Христа!» Поношения не всегда обоснованные: многие из христианских воинов шли в поход по принуждению, будучи вассалами султана. «Нам пришлось выступить на Стамбул и помогать туркам», — вспоминает Михаил Янычар, указывая, что альтернативой была смерть. Среди тех, кому пришлось против воли принять участие в осаде, находился молодой православный из русских, Нестор Искандер. Турецкий отряд где-то в Молдавии на южной границе России взял его в плен и обратил в ислам. Когда османская армия приступила к осаде, он, очевидно, проник в Город и написал яркий рассказ о произошедшем.

Никто в точности не знает, сколько людей привел Мехмед для участия в осаде. Умение турок проводить мобилизацию как регулярных войск, так и добровольцев каждый раз ставило их врагов в очень трудное положение. Согласно апологетически настроенному турецкому хронисту, турки, «бесчисленные, как звезды», являли собой «реку стали». Европейские очевидцы более склонны к точности, но и они сообщают весьма округленные цифры. Их расчеты колеблются в пределах от ста шестидесяти до четырехсот тысяч человек. На это обратил внимание Михаил Янычар, видевший турецкую армию достаточно близко и знающий цену подобным «фактам»: «Знайте же, что турецкий повелитель не мог собрать такую огромную армию для такой гигантской битвы, хотя люди говорят о его великом могуществе. Ибо некоторые рассказывают, будто они бесчисленны, но ведь это невозможное дело, чтобы армия не имела числа, поскольку всякий правитель желает знать численность своей армии и правильно организовать ее». Наиболее вероятными представляются расчеты Тетальди, рассудительно замечающего, что «в осаде участвовало двести тысяч человек, из которых, по-видимому, шестьдесят тысяч были воинами, а из них тридцать или сорок тысяч — всадниками». Для XV века, когда в битве при Азенкуре участвовало в общей сложности тридцать пять тысяч англичан и французов, это были гигантские силы. Если оценки Тетальди хотя бы в какой-то степени близки к истине, то даже число всадников, прибывших для участия в осаде, выглядит весьма внушительно. Остальная часть турецкой армии состояла из вспомогательных отрядов и прислуги: обозников, столяров, пушечных дел мастеров, кузнецов, орудийных расчетов, а также «портных, кондитеров, ремесленников, мелких торговцев и других людей, которые следуют за войском в надежде на поживу или грабеж».

Константину было гораздо проще установить, сколько у него воинов. Он просто сосчитал их. В конце марта он приказал провести перепись в округах, намереваясь выяснить, «каково число годных к службе мужчин, включая монахов, и какое оружие есть у каждого». Получив соответствующие сведения, он поручил подвести итоги своему верному секретарю и давнему другу Георгию Сфрандзи. Как вспоминал Сфрандзи, «император вызвал меня и сказал: «Это дело относится к числу твоих обязанностей и ничьих других, поскольку ты достаточно сведущ, чтобы провести необходимые расчеты и выяснить, какие меры надлежит принять для обороны, и сделать все втайне. Возьми списки и изучи их дома. Сосчитай точно, сколько в них значится людей, и какое у них оружие, и сколько у нас щитов, луков и пушек»». Сфрандзи с должным усердием произвел подсчеты. «И вот, выполнив приказанное мне императором, я представил ему подробный отчет о том, какими силами мы располагаем, с грустью и великой печалью». Причины такого настроения вполне понятны: «Несмотря на величину нашего Города, число его защитников составляет 4773 грека, а также 200 иностранцев». К тому же это были далеко

не лучшие бойцы — генуэзцы, венецианцы и те, кто тайно пришел из Галаты помочь в деле обороны. Их насчитывалось «едва ли три тысячи». В целом число защитников стен, имевших двенадцать миль в периметре, составляло восемь тысяч человек. Даже из них «б'oльшая часть греков не была искушена в военном деле, и они действовали щитами, мечами, дротиками и луками скорее по наитию, чем с каким-либо искусством». Отчаянно не хватало «умелых лучников и арбалетчиков». И было неясно, какую помощь может оказать в этом деле павшее духом православное население. Константин, серьезно обеспокоенный тем, какое впечатление могут произвести данные сведения на боевой дух войск, приказал скрыть их. «Эти цифры остались тайной, известной только императору и мне», — вспоминал Сфрандзи. Стало ясно — осада окажется поединком между горсткой и множеством.

Константин сохранил полученные сведения в тайне и приступил к последним приготовлениям. 2 апреля, в день, когда окончательно заперли ворота, он приказал натянуть цепь через Золотой Рог от Евгениевых ворот недалеко от мыса Акрополис в Городе до одной из башен морских стен Галаты. Операцию осуществил генуэзский инженер Бартоломео Солиго, выбранный, видимо, потому, что он сумел убедить генуэзцев из Галаты закрепить цепь на их стенах. Дело выглядело довольно щекотливым. Позволяя поступить таким образом, генуэзцы рисковали навлечь на себя обвинения в отходе от строгого нейтралитета. Им было понятно, что это вызовет ярость Мехмеда, если осада пойдет неудачно, но они согласились. Для Константина это означало, что четыре мили береговой линии Золотого Рога, в сущности, можно оставить без охраны до тех пор, пока его флот сможет защищать саму цепь.

Когда Мехмед расположил армию вокруг Города, Константин созвал военный совет с участием Джустиниани и других командиров: требовалось решить, как расположить их небольшие силы на двенадцатимильном фронте. Он знал — Золотой Рог в безопасности, пока остается на месте натянутая через него цепь. Другие участки стен вдоль моря также не давали особых поводов для беспокойства. Течения в Босфорском проливе были слишком сильны, чтобы позволить легко осуществить штурм путем высадки десанта с кораблей на территории Города. Участок стен со стороны Мраморного моря также был непригоден для проведения мощной атаки из-за течений и мелководья у берега. Стены же, защищавшие Константинополь с суши, несмотря на свою видимую неприступность, требовали наибольшего внимания.

Обе стороны прекрасно знали о двух слабых местах в обороне Города. Первым из них являлся центральный участок стены, называемый греками Месотихионом («средняя стена»), находившийся между двумя стратегически важными воротами, Святого Романа и Харисия. По обеим сторонам участка начинались подъемы. Между воротами земля понижалась на сто футов по направлению к долине Лика, где небольшая река текла но трубе под стеной в Город. Именно здесь пытались прорваться турки во время осады 1422 года, и Мехмед расположил свою ставку напротив, на холме Малтепе, что ясно указывало на намерения султана.

Вторым уязвимым местом считался короткий участок одинарной стены рядом с Золотым Рогом, где не было рва, в особенности точка, в которой две стены образовывали прямой угол. В конце марта Константин убедил экипажи венецианских галер поскорее выкопать здесь ров, но это место по-прежнему вызывало опасения.

Константин, таким образом, приступил к организации своих сил. Он разделил четырнадцать районов Города на двенадцать военных округов и распределил воинов. Он решил разместить свою ставку в долине Лика, так что император и султан находились почти друг против друга в разных концах долины. Здесь Константин сосредоточил отряд из лучших своих воинов, примерно в две тысячи человек. Джустиниани расположился поначалу у ворот Харисия, на гребне, но затем он побудил своих генуэзских солдат присоединиться к императору в центральном участке и взять на себя непосредственный контроль над этим чрезвычайно угрожаемым сектором.

Руководство обороной различных отрезков стен возложили на «первых людей Константинополя». Справа от императора руководство обороной ворот Харисия поручили Феодору из Кариста, «старому, но сильному греку, весьма искусному в стрельбе из лука». Следующий участок северной стены поставили оборонять генуэзцев — братьев Боккьярди, взявших на себя «расходы и на свой счет приобретших [необходимое] им снаряжение». Оно включало ручницы и мощные арк-баллисты. Уязвимый участок одинарной стены рядом с Влахернским дворцом также в значительной степени доверили заботам итальянцев. Венецианский бальи, Минотто, устроил свою резиденцию в самом дворце. Знамя Святого Марка развевалось над башней дворца рядом со знаменем императора. Защитой еще одних ворот, Калигарийских, руководил «Иоанн из Германии», профессиональный солдат и «способный военный инженер» — в действительности он был шотландцем. На него возложили организацию обеспечения Города «греческим огнем».

Силы Константина могли бы поистине называться многонациональными, однако их соответственно разделяли религия, национальность и экономическое соперничество. Пытаясь свести к минимуму возможные трения между генуэзцами и венецианцами, православными и католиками, греками и итальянцами, Константин, как представляется, проводил обдуманную политику перемешивания своих отрядов в надежде усилить у них чувство взаимозависимости. Обороной участка стены по левую руку от него руководил родственник императора, «грек Феофил, знатный человек из дома Палеологов, глубоко сведущий в литературе и геометрии». Вероятно, он имел лучшее представление об «Илиаде», чем об укреплениях, которые в действительности защищали Трою. Стена у Золотых ворот находилась под защитой греческих, венецианских и генуэзских солдат, причем точку, где смыкались стены, прикрывавшие Город с суши и со стороны Мраморного моря, оборонял аристократ из видного византийского рода Кантакузинов, Димитрий.