Контракт Султанова
Шрифт:
Хоть Паша и стал уже кое-что кумекать, но из вредности сказал, что ничего.
— А ты знаешь, откуда этот странный спаситель их достал? Из бардачка! А теперь ты вспомнил?
— Ты хочешь сказазать, что кто-то косит под Быстреца?
— Дошло, наконец. И этот кто-то, кстати, и Ане звонил, назвавшись Валентином Георгиевичем.
— Что же ты молчал?!
— А что я должен был делать, по-твоему? Рассказывать, что моей девушке звонит выдуманный тобой герой? И что ты в таком случае должен был подумать про меня? В психушку сдать как настоящий гражданин? И перестань на меня орать! — обиделся Лешка. — Я и так из-за тебя чуть живой, а ты еще мне претензии выставляешь. Вот плюну на все и закачусь с Аней на турбазу. Нужны мне твои "герои нашего времени"!
Поостынув, Паша
— Тебе действительно не след этим заниматься, — подъитожил он. — Тут такая литература крутая заваривается, что нам обоим, пожалуй, надо залечь на дно как "Авроре". Что касается того, что Ане звонил Быстрец, то, ведь он не представился. Говоривший ведь по имени-отчеству назвался, а у меня он так только в Кремле фигурирует, когда верховный ему, помнишь, награду уже выписанную не вручил.
— Еще на могиле у него было написано, — уточнил Лешка. — Когда он вместо себя обожженный труп подложил в третьей части. Странный вы все-таки народ, писатели. Своих книг не помните.
— Откровенно говоря, мне сейчас не до книг, — отмахнулся Паша. — Похоже, на арене появилось новое действующее лицо. Что касается меня, то если в моей жизни в последнее время что и появляется, то обычно ничего хорошего из этого не получается. Вот и сейчас особой радости от этого психа я не жду.
— С чего ты взял, что он псих? — засомневался Лешка.
— А кто же он? — воскликнул Паша. — На фига нормальному человеку в здравом уме и твердой памяти строить эту околесицу? А ненормальному в самый раз. В печати как-то мелькнуло сообщение, что из-за недофинансирования по области закрыто пять психиатрических лечебниц. Психи то никуда не делись. Они среди нас. И вот один из них, возможно фанат боевиков, начитался до очередных глюков. Педантичность даже в мелочах указывает на явный психоз. Этот маньяк все до мелочей продумал. И про сигару в бардачке не забыл.
— Только как он отыскал меня в Пропащем лесу?
— Вот это действительно странно. И грибники эти. С другой стороны, куда ты поехал, этому психу Аня сама сказала. Скорее всего, он приехал в деревню ночью, а с утра незаметно за тобой проследил.
— А почему за мной? По идее, он должен был за тобой ходить как привязанный. Создатель ведь ты. Ты должен быть предметом его поклонений.
— Может, он и пытался поначалу следить за мной. Только все это без толку. Ты думаешь, Маркел меня просто так погулять выпускает, я ведь под арестом, Леха.
Это соответствовало истине, как ни горько было в этом признаться. Райская жизнь за забором была именно жизнью за забором. Этот трехметровый кирпичный забор с телекамерами поверху отгородил от Султанова все прелести жизни. Гулять он мог только на дворовом пятачке: от мангальницы, выполненной в виде шалаша, и до веранды.
— Я раб, Леха, — признался Паша. — Я современный раб. Мне нельзя никуда выходить из дома. Я ведь и встретиться с тобой долго не мог поэтому. Маркел наорал на меня и сказал, что я должен быть всегда с Айсом. Вот ты жалуешься, что мы долго не виделись, а ты знаешь, что мы не увиделись бы с тобой и сегодня, если бы Айс не заболел. Только поэтому меня отпустили.
— Прости, я не знал, что все настолько серьезно. Насчет твоего рабства я бы мог кое с кем поговорить, — виновато предложил Лешка.
— Пока не надо. За забором я чувствую себя в относительной безопасности. Там я хоть от назойливого внимания маньяков избавлен. А тебе надо прекратить всякие поиски. Никто не знает, что на уме у этого психопата. Мне не нравится, что он названивает не только тебе, но и Ане.
— Ты на самом деле считаешь, что это маньяк, и что он может быть опасен? — тихо спросил Лешка. — Пойми, я не за себя беспокоюсь.
— Я бы на твоем месте действительно уехал бы с Аней куда-нибудь. Хочешь, денег в долг дам?
— Я не могу бросить тебя в такой момент.
— Тревоги совершенно излишни. Глянь, какие у меня защитники? — Паша кивнул на вошедших Тафика и Аслана. Второй носил фамилию Дурдыев, силищи был немереной. Оправдывая свою фамилию, любил сей силач Пашу по дурному, по поводу и без повода шпынять, так что весь бок у Султанова был в синяках. — Так что если судьба мне уготовила участь принять
— Скорее, даже не трактор, потому что они у себя в Суметии давно ничего не сеют и не собирают, а БТР, — поправил Сорокин.
Очутившись у себя в комнате, Паша предался нервическому смеху, что потом надолго поставил в тупик подслушивающих Великоротовских экспертов. Его они определили как истерический с заданной цикличностью. Султанов ходил по комнате, периодически подхохатывая своим мыслям. Что эксперты, Паша сам бы затруднился определить свое состояние. В настоящий момент оно состояло из жуткой смеси, навороченной сразу из нескольких чувств. Первое: гордость. Паша хоть и клял себя за излишнюю гордыню, но ничего не мог собой поделать. Вот он простой никому не нужный парень что-то себе там выдумал, сидючи в уголке, потом всю писанину куда-то отдал, и оно вроде бы благополучно кануло в небытие. Ан, нет. Не перевелись еще психи в Алге. Некий серьезный человек, начитавшийся его, казалось бы, полного бреда, испытал столь глубокое чисто нервное потрясение, что от избытка чувств у него сделалось довольно сильное повреждение ума. Могучая вещь все-таки искусство. То, что произошло, сродни чуду. Был обычный псих, а получился шагающий по жизни литературный двойник. С маниакальным уклоном. Какой еще писатель мог похвастать этим? При всем при том Павел вполне допускал, что это его создание, в конце концов, доберется до него и, может быть, от щедрот влепит пулю в придумавшую его башку, но все равно лестно. "Интересно было бы посидеть, поговорить с ним", — мечтал Паша. — "Какой он в жизни, мой герой? Какие у него глаза?" Он поймал себя на том, что думает о неизвестном ему человеке, как о взрослом сыне, которого никогда не видел. Паша вспомнил, как престарелый артист, женившись на своей молоденькой ученице и сдуру заделав ей ребеночка, говорил, что отдал бы годы оставшейся у него жизни, чтобы взглянуть на свою кровиночку лет через тридцать. Посмотреть, какой человек из него получится. Впрочем, это беда всех застарелых артистов, совершивших аналогичный подвиг. Они и умирали из-за этого рано. С помощью лошадиных доз виагры можно превратить эрекцию в соляной столб, можно по козлиному скакакать, изображая молодого, но нельзя прожить жизнь дважды. Когда они поняли эту банальную мысль, их сожгла тоска. А у Павла увидеть своего изрядно повзрослевшего " сыночка" шанс был. В этом месте, подивившись собственным чаяниям, Павел буквально зашелся от смеха, услышав который главный Великоротовский эксперт едва не подал в отставку от полной неспособности в нем разобраться.
Определенно, это был необычный день и закончился он тоже необычно. Паша собирался лечь спать, когда Тафик принес мобильный телефон. Звонила бывшая жена. Зина не звонила ни разу после развода, даже после того, как его едва не ухлопали во время штурма лицея спецназом. Об этом писали все кому не лень. Из заграницы письма шли. Но Зина даже не позвонила. А последний раз он видел ее в суде.
— Привет, — сказала она так буднично, будто они расстались вчера.
Пашу не волновало, что звонит она, скорее всего по шкурным делам, чтобы еще что-нибудь отнять, забрать у него, как забирала в ходе процесса купленные на гонорар квартиру, дачу, машину, мебель. Ему было все равно. Он готов был все отдать, всю свою славу, лишь бы вернуть все назад. Работал бы спокойно конструктором и каждый вечер возвращался туда, где его хоть кто-то ждал. При условии, что этот кто-то не Тафик с Асланом.
— Привет. Как вы? — спросил он.
— Нормально, — рассеяно ответила она. — Димка очень скучает.
— Мы же договорились, что лучше нам не видеться. Чтобы он скорее отвык.
Вообще-то, дословно она сказала: "Я долго не буду засиживаться, выйду замуж за обычного человека, не Льва Толстого. У мальчика должен быть отец. Один, а не двое. Ребенок с родовой травмой, ему не нужна еще одна. Дай слово, что оставишь его в покое". Он пообещал. И вот этот звонок.
— Может быть, мы были не правы, — буднично произносит она слова, от которых сердце Сорокина готово разорваться.