Контракт
Шрифт:
Вдруг в неразбериху коллективной приподнятости вторглись новые звуки, Дэн поначалу и не разобрал, что произошло. Мощные аккорды доносились откуда-то, ему показалось, сверху. Аккорды перечеркнулись несколькими глиссандо вверх-вниз по клавиатуре и перешли в дикую мелодию вакхической пляски.
Дэн даже вскрикнул, не удержался: «Вот это да!» За роялем сидел его недавний попутчик, Кирилл, — и то ли стремился поддержать всеобщее возбуждение, то ли с уверенностью хозяина давал понять, что пришло время сосредоточиться и переключить внимание на сцену. Мелодия октав завершила вступительную часть, он встал со стула, подошел к микрофону и улыбнулся. Зал восторженно откликнулся, аплодисменты не давали заговорить, но Кирилл одним взмахом руки добился
— Я начинаю этот вечер словами благодарности всем, кто пришел на наш фестиваль. Всем моим друзьям — музыкантам, что откликнулись на зов и приехали сюда. Эти три дня станут незабываемым для всех, кто нас слышит. Джаз — это пение, слезы, радость, отчаяние. Джаз — это жизнь. Три дня мы проживем вместе!
Не дожидаясь, пока смолкнет рев приветствий, Кирилл вернулся к роялю и стал негромко наигрывать плавную мелодию. Зал угомонился, затих — слышно было даже, как остроносый ботинок пианиста легко прикасался к педали. Дэн оглянулся — ложа заполнена людьми, у дверей толпились — но взгляды устремлены на сцену. Единство взглядов. Единогласно, почти безгласно.
Слушали кумира, встречи с которым редки и нельзя пропустить ни единого звука. Дэн мало что понимал в джазе, но через несколько минут он и сам растворился в потоке ритмических волн. Концерт шел нон-стоп, на сцену выходили музыканты, вот уже квартет играет, вот дуэт на сцене, ба! — это же Веня-виолончелист! — Дэн узнал его, но парня будто подменили, он весь внимание, вместе Веня и Кирилл играли отменно.
Когда играют здорово — это понимаешь сразу, спецподготовка не нужна. В зале то и дело понимающе реагировали, аплодировали и гудели, приветствуя популярные джазовые риффы одобрительным гулом, принимая очередной гармонический поворот как личное достижение. Откуда в Сибири столько продвинутой и понимающей публики? — уму непостижимо! — удивлялся про себя Дэн. Он совсем иначе увидел Россию, покинутую когда-то безо всякого сожаления, скорее с облегчением и радостью. Джазовая Россия ему нравилась. Жаль, он не узнал ее раньше. И как возможно, чтоб два красномордых бузотера так преобразились? Как вообще возможно, чтоб человек, представший ему в образе портового грузчика, оказался прославленным музыкантом?..
После концерта, оглохнув от оваций, не переставая дивиться собственному восторженно-приподнятому настроению, он тронул за плечо паренька, просидевшего три часа в соседнем кресле (и за все три часа он ни разу не оторвал взгляда от рук Кирилла): «Правда ли, что это музыкант с мировым именем?» Парень снисходительно его оглядел, миг или два колебался, стоит ли связываться, наконец, старательно выговорил: «Кирилл Знаменский — ярчайшая восходящая звезда. Уникальное дарование, он играет классику и джаз, он истинное чудо! Гордость города, да что там — России! Он ломает каноны и создает новые, с его талантом имеет право. Когда слышу его — понимаю, что я жалкий любитель, хотя учились когда-то вместе. Нет, я не завидую, ему нельзя завидовать, можно принимать или не принимать. Я — преклоняюсь». Во время этого монолога Дэн пожалел о своем вопросе. Музыканты, видимо, все поголовно ненормальные.
Незабываемый вечер. Впервые он обрадовался пробуждению во время полета. Должны иногда происходить незапрограммированные события. Встряхивает, что ни говори. Завтра, пожалуй, он доведет до конца процесс подписания контракта. Важного контракта, но если удастся — жена будет в восторге, процентов от сделки хватит на дом ее мечты!
Уже на улице он понял, что вырвался на волю неожиданно споро, вертким буром проламывая сгрудившуюся в дверях публику.
И ветер, ветер сбивает с ног! — он беспокойно огляделся вокруг, но три-четыре шага — и таксист резко затормозил прямо перед ним. Дэн облегченно выдохнул: спасен.
Приближение блудного брата
Виталик
Отец охоту любил не за выстрелы. За ширь суровых степных просторов, за прошибающий пот, за усталость, за длинные переходы. Тренировка выносливости. Солнце жарит, суровые условия похода любые тревоги переплавят в обычные хлопоты, другие заботы рассеются. Отец возвращался с охоты радостным. Физические испытания для него — как санаторное безделье для его первого помощника. Отец капитаном сухогруза был.
Актау — место для мужественных. На много километров вокруг — пустыня. Актау — прекраснейший город на земле, Виталик помнит. Теперь никогда туда не вернется, обречен тосковать пожизненно. В один непрекрасный день вся жизнь пошла под откос. Днище судна острием скалы в темноте распороло, груз взрывоопасный, газ транспортировали. Случилось возгорание. Погибла вся команда, не выжил никто. Двое сыновей Степана Гайдельмана из детей капитана превратились в круглых сирот, мать умерла еще при родах Виталика, младшего. Так и вышло, что с рожденья он — убийца родной матери. Никто ему такого не говорил, но Виталик себя виноватым чувствовал. Обречен на вину и страдания. От рождения. Отец часто объяснял, что он тут ни при чем, даже к психиатрам водили. Водили-водили, те руками разводили.
Андрей, старший, — широк в плечах, огромного роста, умен, силен, повзрослел рано. Отец в длинные рейсы не ходил, но отсутствовал часто. Андрей поневоле Витальку воспитывал. И, что интересно, старший брат ни охотиться, ни стрелять не любил.
Деньги любил. И умел их зарабатывать. Выхода у него другого не было, ответственный за себя и за брата. А потом времена поменялись, «дойче аус Русланд» вправе в Германию ехать, Андрей единолично решение принял — поедут они с Виталиком в далекие края, начнут новую жизнь. Андрею девятнадцать было, Виталику только-только тринадцать исполнилось. Да и не исполнилось, уже в Германии устроил ему Андрюха шумный деньрожденческий праздник.
Пятнадцать лет, как из Казахстана уехали, «все побежали, и я побежал», — горько усмехнулся Виталик про себя. С тех пор — ни степей, ни моря; простора нет. Другая жизнь. Немецкая сторона, благостная, организованная. И чужая земля, хоть вроде и на родину ехали.
Историческую родину, как тогда говорили. Уезжали — Виталик радовался: приключение, неизвестность!
А ничего увлекательного, тоска. Работа на стройке, потом на фабрике, Виталик на токаря выучился, детали на станке точил. Монотонная жизнь. И орел, широко раскинув золотистые крылья, над головой не парит. И не сбежишь в прошлое, на три волшебных, три палаточных охотничьих дня, проверка на выносливость, чтоб забыть с отцом обо всем на свете — и стрелять, стрелять. Пусть даже в воздух. Виталик любил стрелять. Больше всего на свете. И главное — попадал в цель без проблем. С детства науку освоил.
Андрюха недолго маялся, начал автомобили продавать, партнеров нашел, собственную фирму открыл: немец у него в компаньонах, нанял сплошь немецких граждан, комар носу не подточит. Сильный брат у него, крутой, Виталик гордится. Но втайне виду не подает. И завидует — тоже втайне. С виду-то он Виталик-дурачок, ни денег заработать не может, ни в жизни устроиться. Ни семьи, ни детей, а уже двадцать восемь стукнуло. Девушек стеснялся, немки его не жаловали: ростом не вышел, язык с пятого на десятое выучил. А русские ему скучными казались. Ни рыба ни мясо, ни русские, ни немецкие. Ориентируются плохо, какими им быть. Придумывают. Чего Виталик хотел — это в степи казахские вернуться, да боялся. Андрей не понимает ничего, хоть убей.