Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— Чудак человек, — усмехнулся повар. — Кто хватал самовар, подушка, а наш джигит винтовка. Знаешь, какой ей цена в ауле? Тысяча рублей. Мой дед, отец, моя, мы пасли скот у хана Арсланова. После войны моя думал продать винтовки, купить себе мало-мало баранчик.
— Значит, ты бедняк? — спросил шкуровца Епифан. — А пошел против русского бедняка!
— Твоя башка умный, — улыбаясь, невозмутимо ответил повар, — моя тоже не дурак. Моя ваша люди не стрелял, только-только шашлык жарил. — Нахмурившись, шкуровец продолжал: — Хотела моя не идти на война, хан сказал: «Не пойдет твоя, наша будет спать
Слива содрал волчий хвост с папахи есаула и, засовывая его в переметную суму, сказал новому товарищу по звену, бывшему барскому истопнику Прохору:
— Пригодится чистить коня.
В полевой сумке Арсланова обнаружили приказ. Из него стало известно, что для обороны Касторной против атак буденновской кавалерии и 42-й Шахтерской дивизии белые сосредоточили конные корпуса Мамонтова и Шкуро, восемь пехотных полков под командой генерала Постовского [3] , четыре танка и семь бронепоездов.
3
После второй мировой войны бывший деникинский генерал Постовский, как и многие другие раскаявшиеся белогвардейцы, вернулся в Советский Союз.
32
Донецкий кавполк остановился в одной из деревень недалеко от Касторной.
Бойцы, столпившись у колодца, поили лошадей.
Вдруг с востока донеслась бодрая песня:
По Дону гуляет, по Дону гуляет, По Дону гуляет казак молодой…Из-за угла хлынул поток мохнатых шапок и рослых коней. Впереди на гнедом гибком дончаке гарцевал смуглолицый усач. На его мохнатой бурке горела ярко-красная лента. Усатый кавалерист часто оборачивался и с грозным самодовольством осматривал свой полк.
На редкость пестро и хорошо одетые всадники, в дубленых романовских полушубках, офицерских шинелях, в купеческих енотах, в полном сознании своей силы, текли сплошной массой.
Иткинс, наклеив на дверь сельревкома воззвания и листовки, дочитывал бойцам письмо Ленина:
— «Вот почему мы твердо уверены в нашей победе над Юденичем и Деникиным. Не удастся им восстановить царской и помещичьей власти. Не бывать этому! Крестьяне восстают уже в тылу Деникина. На Кавказе ярким пламенем горит восстание против Деникина. Кубанские казаки ропщут и волнуются, недовольные деникинскими насилиями и грабежом в пользу помещиков и англичан… Вперед! Товарищи красноармейцы! На бой за рабоче-крестьянскую власть, против помещиков, против царских генералов! Победа будет за нами!»
Колонне не видно было конца. Шла за шеренгой шеренга, за звеном звено, за взводом взвод.
— Какая дивизия? — спросил Чмель, пораженный великолепием невиданной им кавалерии.
— А тебе любопытно? — кричали ему из рядов.
— Солдат, а не может разобраться!
— Серая порция!
— Деревянная кавалерия!
— Ишь, лапоть, полка усчитать не может!
— А еще при шпорах!
— Умный гнется — дурак вьется. Чаво зазнался? — отрезал Чмель. — Што
«Черти», «драгуны», «генштабисты», «полтавцы» не спускали глаз с веселых, самоуверенных всадников, с их статных коней, с их укрытых коврами пулеметов, с их роскошного одеяния.
Укомплектованный молодежью, в основном добровольцами, шел, совершая новый маневр, один из старых буденновских полков.
Сведя старые счеты со своими земляками-станичниками, с «барабанными шкурами», всеми теми, кого царь не раз использовал для усмирения рабочих, с бородачами атаманцами, не дававшими ходу фронтовикам-«бунтовщикам», окрыленные успехами лихие наездники — славная молодежь Кубани и Дона — после жарких боев у Воронежа захватили все шкуровские и мамонтовские обозы и сейчас все до единого щеголяли в офицерском добре.
Естественно, что и сам Качан — усач командир, и его бравый адъютант, в недавних боях видевшие, на что способен их полк, гордились своими молодцами казаками.
В их строю попадались кавалеристы в невиданных еще головных уборах. Сшитые из защитного сукна, с огромными синими звездами, они своей формой напоминали шлемы русских богатырей. Недостаток овчин для папах вынудил московское интендантство ввести это новшество, и суконные богатырки сослужили не одну, а две службы. Грея головы бойцов, они в то же время ввели в заблуждение белогвардейцев. Деникинцы, заметив издали новые красноармейские шапки, острые верхушки которых смахивали на шишаки кайзеровских касок, растерянно повторяли: большевикам, мол, помогают немцы — спартаковская конница.
Усач командир, тряхнув буркой, подал знак Алексею.
— Какого полка? — спросил он.
— Донецкого кавалерийского, — ответил Булат.
— Что-то не чув! — Усач повернулся к следовавшему позади всаднику: — А ты, адъютант, чув?
— Никак нет, товарищ Качан. Видать, это какие-то новые донецкие казаки, — ехидно ответил адъютант.
Оба снисходительно улыбнулись.
— Мы не казаки, а простые кавалеристы, — ответил Булат и спросил: — А вы откуда и куда едете?
— Видишь ли, юноша, мы едем из Воронежа, а забирать будем Касторну, юноша, так и доложи своему командиру.
Качан двинул вперед скакуна.
Алексей, провожая восхищенным взглядом командира-кубанца, вспомнил безоружную фигуру Парусова в штатском пальто и фуражке, его красивое, бесстрастное лицо.
Он подумал о своей части, которая не шла ни в какое сравнение с чудо-полком Качана. Он перебрал в памяти все бои и не мог вспомнить ни одного крупного дела. Точно и аккуратно совершал полк все переходы, менял стоянки, выступал, располагался на ночлег, высылал разъезды, занимал и оставлял позиции.
Неоднократно он вступал в бой с деникинцами, но каждый раз эскадроны действовали разрозненно, имея свои маленькие успехи и неудачи. И не было ни разу, чтобы победы отдельных единиц слились в один общий триумф.
В Донецком полку насчитывалось немало хороших командиров, политработников, партийцев, закаленных партизан, дисциплинированных красноармейцев, но у него не было настоящей головы.
Алексей обернулся и с восхищением проводил глазами тыльную заставу удалявшейся кавалерийской колонны.