Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Булат вспомнил вычитанное им где-то изреченье: «Лучше стадо баранов во главе со львом, чем стадо львов во главе с бараном». «Да, дать бы нашим львам настоящего вожака, — подумал он, — и наш Донецкий полк станет не хуже полка Качана».
Уминая шипами подков застывшую землю, выступали из деревни кавалеристы.
…Где-то за буграми, на юге, в направлении Касторной, часто били орудия. Морозный, сухой воздух подхватывал грозные звуки войны и разносил их далеко по пустынным полям.
Войска, ведущие бой в первой линии, — это лишь одна рука полководца, которой он схватывает противника за грудь.
Советская пехота, части 13-й армии впереди и на правом фланге буденновцев, а 8-й армии на левом намертво сковали белогвардейцев, которые с отчаянием обреченных защищали Касторную — этот важный железнодорожный узел, как замком запиравший стык между Донской и Добровольческой армиями Деникина.
В те памятные ноябрьские дни 1919 года роль тяжелого ударного кулака на Воронежском направлении сыграл героический конный корпус Буденного, а на Центральном, Орловско-Тульском — ударная группа: латышские стрелки и мужественные полки украинской конницы, червонные казаки Примакова.
Об этом спустя много лет, отбросив наслоения и преувеличения необъективных историков, скажет «История КПСС»:
«В боях с 10 по 30 октября в районе Кромы — Орел ударная группа разбила белогвардейцев… Одновременно конница Буденного разгромила основные силы корпусов Шкуро — Мамонтова на подступах к Воронежу… Успехи советских войск позволили перейти в наступление по всему фронту».
Яростный бой загорелся на ровных, как морская гладь, восточных подступах к станции. Многочисленная красная кавалерия несколько раз бросалась в атаку. Бронепоезда белых, обрушившись своим огнем на советскую конницу — кубанскую молодежь товарища Качана, непрерывно гудели. В первый раз здесь, на этих российских равнинах, появились английские медленно ползущие танки.
Помогая Буденному, штурмовали подходы к Касторной полки 42-й Шахтерской дивизии. Это была вторая рука полководца, которая схватила противника за грудь. Стрелки-партизаны шли во весь рост. То тут, то там рвались снаряды, выпущенные орудиями бронепоезда. Один боец падал, а люди в густых цепях шли по-прежнему не сгибаясь, не ложась.
Двигаясь уступом впереди головного полка, шел на белых батальон горловцев. Издали, на огромном заснеженном поле, они казались оловянными солдатиками.
Вдруг, отрезая горловцев, выскочили из лощины черные, в мохнатых бурках шкуровцы.
Спусковые крючки не слушались скованных морозом пальцев, но отважные шахтеры, построив железное каре, встретили белых в штыки. Озверелые шкуровцы, перехватив раненых, срывали с них шинели, сапоги. Пустив красноармейцев босиком по снегу, рубили их на полном скаку.
Из рядов резервного батальона горловцев вылетел со звоном пулеметный фургон. Пулеметчик, водя во все стороны дулом «максима», в бешенстве орал:
— Командир, ты у нас был и царь и бог! Куда же смотришь, в гроб тебя с потрохами… Там наших земляков рубят. Убью… Командир…
— Земляк, брось, уймись, земляк… — стал унимать пулеметчика командир. — Что-нибудь придумаем… погоди…
— Пулеметами их… пулеметами…
— Пулеметами? Ураганным боем? — пришел в себя командир. — А у тебя в лентах много патронов, сукин ты кот? Много тебе Англия боеприпасов шлет? Как шлет она Деникину…
«Земляк» поднял со дна фургона кучу пустых лент.
Голодную порцию — шесть патронов на винтовку и сто пятьдесят на пулемет — полк израсходовал в предрассветном бою. Больше республика в те тяжелые дни отпустить не могла.
Вдали за станцией гудели пушки белых. Неистовствовали бронепоезда, грохотали танки.
Перевалив через полотно железной дороги, показались всадники Донецкого полка. Дындик, словно шарик, катясь на круглом, упитанном коне, вел в атаку «драгун».
Еще дальше двигались рысью «черти» во главе с Ромашкой. За переездом у железной дороги остановились две пушки. Не то в резерве, не то охраняя орудия, затаился за будкой бывший штабной эскадрон Гайцева.
Фургон пулеметчика-горловца провалился в лощину. За ним потекли и стрелки резервного батальона во главе с командиром. Обгоняя лаву Донецкого полка, катилось в лощину громкое «ура». Пехота — горловские навалоотбойщики, проходчики и крепильщики — ударила в штыки.
Шкуровцы сплошной тучей надвигались на «драгун». Жиденькая цепочка эскадрона повернула. Вдали, в полукилометре, под напором белоказаков отходил Ромашка. Разъяренные белочеркесы гнались за Дындиком, словно хотели ему отомстить за то, что он им не дал расправиться с попавшим в окружение батальоном.
Парусов, оставаясь возле железнодорожной будки, следил за погоней. Тут же, прячась за ствол разбитого клена, с полевой книжкой в руках находился и Кнафт.
Белые казаки, упустив «драгун», заметив в логу одну из батарей пехоты, ринулись к ней. Артиллеристы, взяв орудие на передки и цепляясь за лафет, на ходу вели огонь по скоплениям деникинцев. Снаряды, не столь поражая, сколько сдерживая врага, летели в мерзлую землю, в пространство, в небо.
Алексей с увлечением следил за невиданной им работой наводчиков. Время от времени он останавливался, успокаивал охваченного стадным чувством коня, словно чуявшего, что ему угрожают налитые кровью и яростью лица деникинских головорезов и холодный блеск их клинков. Булат, не то бравируя, не то борясь с тем неприятным чувством, которое рождалось при виде приближавшихся шкуровцев, нарочито не торопился.
Вдруг лошадь метнулась в сторону, захрапела. По ее плечу из раненого горла потекла яркая кровь.
На мгновение у Алексея потемнело в глазах, он подумал — вот-вот налетят шкуровцы с их острыми клинками. На миг что-то сдавило сердце. «Зачем полез вперед? Оставался бы возле будки с Парусовым».
Алексей с отвращением отогнал от себя эту мысль. Вспомнилась ночь в Тартаке, тускло освещенная комната штаба, раненая Мария на диване и Боровой, который с такой уверенностью положил руку на его плечо со словами: «Булат будет комиссаром полка».
И все же его нервировал этот топот казачьих коней. Булат погладил вороного, слегка стиснул его бока шенкелями, словно опасаясь причинить ему боль. Конь рванулся вперед и полетел вскачь. Жуткий храп, вылетавший из раненого горла вместе с кровью, заглушал топот и звериный вой казачни.