Копи Царя Соломона. Сценарий романа

Лорченков Владимир Владимирович

…(но получается у нее вяло, вроде гнева французского интеллектуала по поводу сербского шовинизма, вроде и гневается, а на самом деле по фигу, и куда важнее, что будет на ужин, утиная грудка или гусиная печень, ну и, конечно, «Шабли», о-ла-ла, бедные албанцы, о, этот тиран Милошевич… его поймали?…давай откроем бутылочку «периньон» по этому поводу… на самом-то деле я просто хочу выпить… а потом отчпокай мне минет Мари, я повышу тебе жалование

в следующем году… ах, да, бедные албанцы!… – да, мы разболтались, но ведь так и полагается французскому интеллектуалу, которого мы стилизуем… – прим. В. Л.).

– Платишь ты, – говорит Лоринков, пожав плечами.

У него вид человека, который забрел ночью на железнодорожный вокзал, хорошо выпил в кафе, а потом протрезвел и перестал находить общество случайных знакомых приятным. Лоринков выглядит как человек, который не понимает, что происходит, и жалеет, что ввязался в это. Впечатление усиливается, когда он говорит:

– Ни хера не понимаю, что происходит, – говорит он.

– Я уже жалею, что ввязался во все это говно, – говорит он.

– История какая-то… мутная, – говорит он.

– Месть какая-то, могилы, Ларга сраная, – говорит он.

Наталья смотрит на него слегка испуганно, но требовательно. Так, вероятно, смотрела древняя еврейская женщина на Ирода, требуя голову Крестителя – с жаждой крови, но осознанием того, что голову могут отрубить и ей.

– У нас контракт, – говорит она.

Лоринков смеется.

Встают, выходят из кафе. Общий план – несколько домиков неподалеку, за ними в паре километров – село. По другую сторону – железнодорожное полотно, вагоны пустые. Поезд явно не едет дальше. Вечер, солнце садится. Наталье зябко, Лоринков глядит на нее искоса, но не предлагает свою куртку. Говорит:

– Ну, будем прощаться, – говорит он.

– Ладно, я заплачу за всю еду, – говорит Наталья.

Лоринков пожимает плечами, поворачивается.

– Что не так?! – восклицает Наталья.

– Никто не наймет человека за пять тысяч долларов, чтобы он просто показал вам старое кладбище, – говорит Лоринков.

– Три тысячи, – быстро говорит Наталья.

– Три тысячи, – говорит Лоринков, и по тому, как он легко согласился, мы понимаем, что он не торговался, а просто ошибся.

– Три тысячи за то, чтобы сесть в сраный пригородный поезд и добраться до села на севере? – говорит он.

– И еще найти каких-то мля якобы потомков какого-то мля предателя? – говорит он.

– Очнись, детка, – говорит он.

– Это не вестерн, не США, и не покорение Запада, – говорит он.

– Это Молдавия, XXI век, – говорит он.

– С

таким же успехом ты могла поехать искать потомков тех, кто вырезал ваши блядь села, куда-нибудь, – говорит он.

–… в Германию! – говорит он.

– Это Бессарабия, детка, – говорит он.

– Здесь ВСЕ участвовали в вашем мля Холокосте, – говорит он.

– Но ты первая израильская туристка… – говорит он.

– Американская! – говорит Натали.

– Американская! – машет рукой он.

–… Первая американская туристка, которая приехала сюда с такой вот идиотской целью, – говорит он.

– Господи, – говорит он.

– Да к нам даже Ицхак Рабин пару лет назад приезжал, – говорит он.

– С Официальным Визитом! – говорит он.

– Вся твоя сраная история… – говорит он.

– Она также же паленая, как ваши гамбургеры, – говорит он.

– Это ВАШИ гамбургеры паленые, – говорит Наталья.

Глядят друг на друга зло.

– Так куда тебе, мля, надо?! – говорит Лоринков.

– В Ларгу! – говорит Наталья.

Лоринков молча поворачивается, Наталья быстро говорит:

– Ну, и еще в Шипотены, – говорит она.

– Сначала в Шипотены, – говорит она, глядя, как удаляющийся Лоринков замедляет ход.

– Ну, а в Ларгу если получится, – говорит она, глядя, как Лоринков остановился.

– Главное, в Шипотены, – говорит она.

– Зачем? – говорит Лоринков, поворачиваясь.

Наталья всплескивает руками.

Крупно – кольцо на руке.

Ярко-зеленый камень вспыхивает из-за света фар автомобиля, несущегося мимо парочки.

***

Яркое пятно. Это солнце.

Оно вновь палит, мы с трудом различаем пейзаж под ним – сначала лишь краешком (камера поворачивается то так, то этак, имитируя жесты человека, который пытается рассмотреть что-то под палящим солнцем) потом все полнее. Наконец, над камерой появляется козырек – это человек приставил руку к глазам, – и мы видим пейзаж. Он выглядит совсем не так, как молдавский. Это унылая местность под чересчур ярким солнцем, похоже на степь, только намного малахольнее и безжизненнее, слышен далекий крик муэдзина. Мы видим пустую землю, на ней кое-какие постройки, ишака, который медленно бредет по дороге, рядом с животным – бородатый человек с не менее страдальческим выражением глаз. В глазах мужчины – вся мировая скорбь. А так как это – совершенно очевидно, – не еврейский адвокат и не русский философ, то перед нами другая разновидность этого сорта жуликов – житель палестинских территорий. Бородач идет, думая о чем-то, похлопывает по холке осла.