Копи Царя Соломона. Сценарий романа
Шрифт:
Открывает еще пиво. Наталья беспокоится.
– Вы сказали о том, куда мы едем, кому-то? – говорит она.
– Жене, девушке? – говорит она.
– У вас кстати есть жена или девушка?
– Может быть, бывшая? – говорит она.
– Это мое прайвеси, – говорит Лоринков, и берет у торговки еще одну бутылку пива.
– Я ваш работодатель и это имеет прямое отношение к нашему делу, – говорит она.
– Я имею право знать, – говорит она.
Лоринков смотрит на Наталью, потом на пиво. Пожимает плечами. Открывает
Крупно – кадык, который ходит.
Пена в бутылке.
***
Пена.
Отъезд камеры. Ванная, в которой лежит женщина лет 30, красивая, лицо умное, Породистое. Глаза зеленые, шея без морщин, грудь небольшая, правильной формы – мы видим, потому что вода под грудью, – изящные руки, длинные пальцы (страшная редкость в Молдавии – прим. В. Л.и розовые пятки, это все, что над поверхностью. Женщина глядит в потолок с кроткой улыбкой. Рядом с ванной на стуле сидит Лоринков, причем одет он вполне официально, на нем костюм.
–… улз, – говорит он.
– Но что в этом сраном англичанине такого, чего нет в… – говорит он.
(его слова перебиваются шумом горячей воды, которая течет под большим напором в ванную).
–… рация образа, о котором писал еще Мольер! – говорит он.
– Ну, конечно, не напрямую, но вполне ощутимо давал понять, – говорит он.
– По крайней мере, если верить Булгакову, который намекнул на это в своем «театральном рома…» – говорит он.
– Мы, само собой, помним и о Расине, – говорит он.
– А по мне так вся эта чушь и яйца выеденного не сто… – говорит он.
– Один Барнс чего сто… – говорит он.
– Впрочем, я, думаю, пишу уже не хуже Барн… – говорит он.
– Критики эти идиоты не понимают ни хре… – говорит он.
Слова и шум воды сливаются в один шум. Крупным планом – лицо женщины с терпеливой, кроткой улыбкой. Она улыбается как Будда, ее зеленые глаза сверкают, как пузыри пены, она хороша (чего уж там, за прототип взята моя жена, но я, конечно, против того, чтобы ее снимали обнаженной, пусть и в ванной – прим. В. Л..Крупно ее глаза, крупно – переливающиеся, как драгоценные камни, пузыри пены.
Отъезд камеры, это пена, которая течет из крана в баре.
Гул посетителей, бармен с принужденно-вежливым видом глядит на Лоринкова, который стоит у стойки, низко наклонившись – набычившись прямо, – и говорит ему:
–… рация образа, о котором писал еще Мольер! – говорит он и расплачивается.
– Ну, конечно, не напрямую, но вполне ощутимо давал понять, – говорит он, и пьет.
– По крайней мере, если верить Булгакову, который намекнул на это в своем «Театральном рома…» – говорит он и показывает налить еще.
– Мы, само собой, помним и о Расине, – говорит он и бармен недоуменно улыбается.
–
– Один Барнс чего сто… – говорит он, и опрокидывает стопочку.
– Впрочем. Я, думаю, пишу уже не хуже Барн… – говорит он, запив пивом.
– Критики эти идиотские не понимают ни хре… – говорит он.
Крупно – глаза бармена, огни бара, сливаются в цветное пятно.
Крупно лицо Лоринкова, который говорит в камеру (только лицо) с полуприкрытыми глазами:
–… а-э-ация обэээаза, о котоооом пиаааал ееээ Мольеэээ, – мычит он.
– Ну, конеэээо, не напааааямуэээ, но вполнэээ ощмо дээээал пэээать, – говорит он.
Лоринков выглядит, как киноактер Хабенский, который пришел в дом Кати Боярской в фильме «Ирония судьбы-2», только, в отличие от актера Хабенского, Лоринков действительно пьян, и действительно талантлив. Он говорит… (дальнейшее тоже так звучит, просто для удобства даю в читаемой транскрипции – В. Л.).
– По крайней мере, если верить Булгакову, который намекнул на это в своем «Театральном рома…» – говорит он.
– Мы, само собой, помним и о Расине, – говорит он.
– А по мне так вся эта чушь и яйца выеденного не сто… – говорит он.
– Один Барнс чего сто… – говорит он.
– Впрочем, я, думаю, пишу уже не хуже Барн… – говорит он.
– Критики эти идиотские не понимают ни хре… – говорит он.
Цветные огни перестают быть, наконец, одним целым.
Лоринков моргает, глубоко дышит, в общем, приходит в себя. Перед ним – кабинет полиции, где сидят человек восемь, и весело смеются, слушая несвязный бред пьяницы. Желтый свет в коридорах ментовки. Лестница с облупившейся краской.
Камера поднимается – это уже подъезд Лоринкова. Тот, пошатываясь, и неровно дыша – одышка – поднимается по лестнице. Играет великая песня дерьмовой группы «Пилот», – как и все русское, она очень противоречива, – «И все шире улыбки в местной ментовке». Лоринков останавливается на лестничной клетке, что-то бормочет. На какое-то мгновение мы слышим, что он говорит.
– Впрочем, я, думаю, пишу уже не хуже Барн… – бормочет он.
Камера поднимается по ступеням вверх, ее шатает, она обессиленно приваливается к перилам, потом застывает у двери с номером «14» (просто мое любимое число – В. Л.и мы видим дрожащую руку с ключом, другая рука., которая берет ту, что с ключом, за запястье и благодаря этому ключ попадет к замочную скважину. Это напоминает сценку в исполнении актера Райкина-старшего, который в свободное от изучения Торы и празднования Хануки время рассказывал совкам-недотепам о бюрократах и пьяницах, которые мешают нам построить коммунизм к 80—му году. Естественно, Лоринков выглядит намного симпатичней, ведь он, в отличие от шута Райкина, сполна платит за то, что делает.