Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
— Ну–у, — начинаю я мямлить и вдруг философски изрекаю, — во–первых, само по себе будущее, во–вторых, человек для этого будущего.
— Человек уже есть! — весело заявляет дочь, целует меня в щеку и от двери кричит, убегая, наверное, к своему Виталику: — Да вы не переживайте, у нас пока только роман взглядов! Чао!
И остаемся мы с женой на кухне вдвоем: она, почему–то особенно внимательно изучающая меня, и я, отводящий взгляд и делающий вид, что меня очень интересует текущая за окном жизнь.
А под окном у нас, как назло, рынок, на котором всегда полно
Иногда даже мурашки по телу — то ли от ночной прохлады, то ли это звезды лучами покалывают.
1991
ГОРОД САМОУБИЙЦ
Когда лет десять назад я начинал заниматься проблемой самоубийств — собрал информацию, размышлял над статистикой и над причинами явления, — окружающие относились к моему увлечению с некоторой настороженностью и даже испугом. Затем привыкли, и теперь, признав во мне специалиста, время от времени приглашают выступать перед аудиторией, консультируются.
Да, Альбер Камю был совершенно прав, утверждая в своем «Мифе о Сизифе», что «есть одна–единственная действительно серьезная философская проблема: самоубийство. Решить, стоит ли жизнь труда жить или не стоит, значит, ответить на основной вопрос философии».
Конечно, и сам я не отвечал на этот вопрос, но, как честный исследователь, пытался понять, почему он возникает у одних, доводя до трагической развязки, и не приходит в голову другим; а если и приходит, то тут же ими по здравому размышлению отменяется.
И почему уровень суицида в одних странах низкий (в Великобритании — десять человек в год на сто тысяч жителей), а в других очень высокий (в Южной Корее — сорок девять человек на те же сто тысяч населения).
Условия жизни разные?
Но тогда почему даже на территории одной страны есть места, где уровень самоубийств — самый высокий в мире (как на Крайнем Севере: до девяносто человек, что не вписывается ни в какие рамки) и места, где он радующе низок (Армения — 2,4; Азербайджан — 4,1)?
И почему даже благополучные в этом отношении США при десяти–двенадцати самоубийцах на все те же сто тысяч ежегодно теряют более двадцати тысяч населения?
Мне понятны были причины, толкающие на этот шаг, как подростков и престарелых (в этих группах суицид очень распространен), так и врачей–психиатров, самых «суицидных» среди всех врачей.
Иногда, глядя на свои таблицы, я приходил в ужас, осознавая, что статистика фиксирует только совершенные акты, в то время как на одного самоубийцу приходится семеро пытавшихся свести счеты с жизнью (тут уж рука не поднимается написать: «неудачно») и двенадцать думающих об этом.
Но вот не так давно студентка, в общем признавая важность темы, спросила, а что толку в этих исследованиях, и нравственны ли они: ведь жить или не жить — личный выбор каждого.
Это ее «личный выбор» меня так взбесило, что
Но, помнится, сдержался, и порекомендовал пышущей радостью жизни юной оппонентке задуматься лишь над двумя цифрами: в течение одного и того же года, восемьдесят девятого, в Перми на 266 убийств, о которых писали газеты в статьях о разгуле преступности, приходилось 362 самоубийства, о которых естественно, общественность и не знала. Но ведь — на 136 человек больше сами на себя наложили руки! Не считая «неучтенных», вписанных в графу «несчастный случай» — попали под автомобиль или утонули в реке (а вдруг — бросились, или — утопились?).
Так что вряд ли — «личный» (мало ли кто довел, включая и само государство).
И уж точно — не «выбор» (какой же тут выбор, если жить не осталось сил, несмотря даже на инстинкт самосохранения?!).
Так ответил я ей, завершая лекцию, и долго потом успокаивался, нервно раскуривая трубку на скамейке университетского скверика.
Но, видимо, девица была исчадием ада, или подружкой Люцифера, или посланцем других смутных сил. Заронив зерно очередного сомнения, она исчезла, выйдя замуж за араба и предоставив мне наблюдать, как из этого зернышка стал пробиваться росток, на глазах превращаясь в разветвленный колючий куст, царапающий меня изнутри.
Дело заключалось даже не в «личном выборе» — на сей счет я был тверд. Да, есть условные аксиомы: наследственность, психические расстройства, хотя и здесь «выбор» не личный, он предопределен. Я был убежден, что покушения на самоубийства — следствие состояния общества. Здоровому, счастливому, защищенному человеку незачем расставаться с хорошей жизнью, если она хороша.
Девица та, дай ей, конечно, Бог благополучия, циничным своим словосочетанием сдвинула какой–то камешек во внутренней моей пирамиде, и через образовавшееся отверстие я стал видеть не цифры — сколько–то там человек на сто тысяч населения и сколько процентов, а — самих самоубийц.
Сначала я даже не понял, что произошло. Помню — как это было. Добыл очередную годовую сводку по Австралии — одиннадцать человек. Чтобы понять, сколько же всего тысяч жителей лишился остров, пошел в библиотеку — узнавать общую численность австралийцев. Пока шел — всего–то два лестничных пролета и длинный коридор — в сознании почему–то появлялись и гасли фотографии, похожие на застывшие кадры кинохроники. «Странность какая!» — подумал я, зная, насколько трудно придумать чужое лицо; а в том, что я никогда не встречался с проплывающими перед внутренним взором людьми, сомнения не было: милая, добрая старушка с глубокими морщинами; истеричный парень лет двадцати; прелестная белокурая бестия, за которой бегает, наверное, десяток поклонников: сколько ей — семнадцать, девятнадцать?