Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
За спиной Лилиан кто–то неприлично громко захохотал.
Кривошеев строго постучал карандашом по столу. Потом встал, с достоинством провел большим и указательным пальцами по белесым, висячим усам и, глядя сразу на всех, сказал:
— Киммерия — это нечто чуждое нам, это экзотика, я бы даже сказал — чуждое нам бытие. Волошин жил там и выражал, как умел, свой индивидуализм и космополитизм. Но мы же с вами — советские люди рубежа восьмидесятых годов! Мы должны твердо и уверенно стоять на земле, на нашей черноземной воронежской земле тружеников.
Послышался такой громкий хохот, что все невольно повернулись
Позади нее, в глубине дверного проема, ведущего в коридор, стояла хрупкая женская фигура в легком, зеленовато–голубом платье, с распущенными по плечам седыми волосами. Едва взглянув на нее, Лилиан чуть не лишилась чувств, с трудом удерживаясь в вертикальном положении. Она! Конечно же! Этот голос невозможно спутать ни с каким иным!
Грациозно и беззвучно проскользнув мимо Лилиан, седоволосая женщина подошла к «дипломатическому» овальному столу. Она была босая. Неровный подол ее легкого платья колыхался, словно от слабого ветерка, вокруг ее стройных ног. Громко прокашлявшись, Кривошеев спросил:
— Разве я сказал что–то смешное?
— Да, — певуче ответило седоволосое существо, — меня это очень позабавило.
Оцепеневшее на миг собрание снова вернулось к жизни, зашелестело, зашепталось, задвигалось, бросая возмущенные, подозрительные взгляды на незнакомку. А она стояла, босая, хрупкая и беззащитная, в не по сезону легком платье, с сияющей улыбкой на красиво очерченных губах.
— В таком случае, — с властной интонацией в голосе произнес Кривошеев, — не мешало бы представиться…
Поклонницы Лютого с нескрываемой неприязнью смотрели на седоволосую незнакомку, тщетно пытаясь определить ее возраст. Такое ослепительно юное, умопомрачительно, до неприличия красивое лицо и… совершенно седые волосы!
— Представиться? — насмешливо–вызывающе сказала незнакомка. — Но разве вы, поэты, не узнаете меня?
Лилиан невольно попятилась назад, в коридор, закрыв лицо ладонями. Все молча, тупо, подозрительно смотрели на дерзкое создание, своим появлением нарушившее благопристойный ход дискуссии.
— Вы не узнаете меня? — виолончельно–певуче повторила она. — Но ведь я же Бегущая По Волнам!!!
Подозрительное, настороженное молчание сменилось таким шумом, что Кривошееву пришлось стучать по столу уже не карандашом, а обоими кулаками. Теперь всем все сразу стало ясно. Все вздохнули с облегчением, ко всем вернулась прежняя деловитость. Только теперь все наконец заметили, что незваная посетительница пришла босиком — и это в холодный, ветреный осенний вечер! Ну конечно же, как они сразу не догадались: она же явилась сюда из психушки, из поселка Тенистый!
Безошибочно уловив настроение большинства, Кривошеев пару раз хохотнул в свои висячие усы и, стараясь придать лицу серьезное выражение, громко спросил:
— И как же вы, извините, бегаете?
Его слова утонули в хохоте, хихиканье и насмешливом, ядовитом шепоте. Бочаров пытался убедить сидящих рядом, что нехорошо насмехаться над больным человеком, но от него только отмахивались. Поэты, как и все люди, имели право повеселиться — на свой поэтический лад. Пылая негодованием, Бочаров встал и, грубо выругавшись, вышел в коридор, второпях даже не заметив прижавшуюся к стене Лилиан.
А тем временем седоволосое эфемерное существо без всяких усилий прыгнуло на «дипломатический»
«Доплывя» до противоположного конца стола, Бегущая По Волнам поддела своей точеной ступней лежащие перед Кривошеевым бумаги — и листы взлетели в воздух, закружились над его головой, словно клочья морской пены. И все остальные бумаги вмиг смело со стола, смешало, перепутало, взвихрило и со свистом вымело в раскрытую настежь форточку.
Кривошеев хотел вскочить с места, чтобы перехватить улетающие бумаги или, по крайней мере, захлопнуть форточку, но ему мешало желание…
Первыми вскочили с мест женщины. Пожилая учительница, дважды в месяц обогащавшая свой школьный кругозор в обществе молодых поэтов, бросилась к телефону, грозя немедленно вызвать «скорую», чтобы препроводить сумасшедшую потаскуху обратно в дурдом. Но, заботясь об общественном благе, учительница литературы перестаралась. Да, она набрала номер «скорой» и ей пообещали немедленно приехать… Но даже заслуженные учителя литературы должны хоть чуть–чуть, хоть самую малость считаться с реальностью фантастических образов! Разве могла она предположить, что перед самым своим уходом на пенсию, в центре Воронежа, в вестибюле газеты «Факел», в окружении молодых, подающих большие надежды поэтов она испытает страшный приступ морской болезни!
Ее шатало, мутило, выворачивало наизнанку, ее толкали со всех сторон, не давали прохода… да, всех собравшихся поразила эта неизвестно откуда взявшаяся эпидемия. За несколько минут вестибюль редакции был настолько заблеван и загажен, что невозможно было ступить, не измазавшись в какой–нибудь вонючей дряни. И когда приехала «скорая», Лилиан, догнав Бочарова, уже быстро шагала по темным, ветреным улицам.
15
Освещенные солнцем деревья казались теплыми в октябрьском, пахнущем заморозками воздухе, сплетение тонких ветвей излучало меланхолическую, непрерывно затихающую музыку — и невозможно было спутать ее с робкой весенней песней: это были отзвуки осенних прощаний.
Лилиан стояла среди высоких деревьев. Рябины, на которых уже вовсю хозяйничали синицы, осыпали красные ягоды на дно пустого бассейна, куда ветер намел кучи сухих листьев. Рябиновые кисти падали на белые плиты парковой дорожки, и их давили прохожие, не глядя под ноги. Подняв рябиновую гроздь, Лилиан повернула к музыкальному училищу.
Взяв у вахтера ключ, она поднялась по боковой лестнице на самый верх; в тесном классе пахло застоявшейся пылью и рассохшимися стульями. Открыв окно, Лилиан положила на стол шапку и варежки и, не снимая пальто, села к роялю.