Корабль, идущий в Эльдорадо
Шрифт:
— Но почему, Евгений? А ваша слава, богатство?
— При чем тут богатство? Деньги счастья не приносят. Удовлетворение — да. Но счастье… — Губы режиссера настойчиво тянулись к материной шее.
Мать отстранялась. Но только так, слегка.
— Не надо, Евгений. Давайте лучше выпьем.
— Давайте, — с радостью соглашался Баварин.
Они выпили.
Мать достала из пачки сигарету. Баварин был тут как тут с зажигалкой.
— Разрешите за вами поухаживать?
—
Потом Баварин, видимо вспомнив, что он в гостях у художницы, с показным интересом рассматривал висящие на стенах полотна.
— Как вам удается писать такие чудесные картины? — поминутно восклицал он.
— Как удается? — Мать меланхолично водила кончиками пальцев по щеке. — Для этого надо, чтобы в душе звучала чистая и светлая мелодия. Тогда рука сама собой скользит вслед за кистью. Когда я пишу картину, я всегда пытаюсь вернуться к ощущениям детства. Наверное, причина в том, что я еще недостаточно взрослая, хотя уже далеко и не ребенок…
— А я, когда снимаю фильм, — не отставал от матери Баварин, — стараюсь проецировать на экран свою нервную систему. Моя цель — показать белое на белом…
И так далее, и тому подобное.
Короче говоря, на исходе второго часа нашего застолья, мать твердо решила:
— Я буду писать ваш портрет, Евгений. Ваши глаза так выразительны. Я хочу писать ваши глаза. Не волнуйтесь, это не займет много времени. Каких-нибудь пять-шесть сеансов.
На моей памяти мать не раз собиралась писать портреты своих мужей. Чем заканчивались сеансы, мне хорошо известно. У нее нет не только этих портретов, а даже обыкновенных фотографий.
Я мысленно поздравил себя с победой.
— Не хотите ли съездить ко мне в мастерскую? — предложила мать Баварину. — Там хранятся мои лучшие работы.
— С удовольствием, — сказал Баварин, целуя ей ручки не знаю уж в который раз. — С вами не то что в мастерскую, на край света готов ехать.
И они отчалили.
Я подошел к зеркалу.
— Ну, что скажешь? — спросил я у своего отражения.
— По-моему, все зашибись, — ответило отражение. — Остается только подождать результатов.
29
Ночью меня разбудил телефонный звонок. Я лежал с открытыми глазами и ждал, когда же мать возьмет трубку. Звонки не прекращались. Пришлось мне вставать и идти к телефону. Матери дома не было. По-видимому, она все еще показывала Баварину свои лучшие работы.
Я снял трубку.
— Слушаю.
— Привет, — сказала Ирина.
— Привет, — ответил я.
— Узнал, кто говорит?
— Еще бы.
Наступила пауза.
— Чем занимаешься? — спросила она. — Спишь, что ли?
Я посмотрел на светящийся циферблат
— Сплю, а что тут необычного?
— Да нет, ничего. А я вот никак не могу уснуть.
— Почему?
— Не привыкла спать одна.
— Ах, да, — вспомнил я. — Журавлев же в Москву укатил.
— Укатил, — эхом отозвалась Ирина.
Опять наступила долгая пауза.
И вдруг…
— Саша! Сашенька! — захлебываясь, заговорила Ирина. — Я люблю тебя! Люблю! Я больше не могу без тебя! Приходи! Скорее приходи!.. Ты мой серенький волчонок!
Она то ли плакала, то ли смеялась. Я никак не мог понять. Сердце учащенно колотилось.
— Ира, — хрипло произнес я. — Ира…
А дальше все было, как во сне.
Я торопливо одевался. Бежал вниз по бесконечной лестнице. Потом несся по ночным улицам. Меня догонял милицейский «газик». Я что-то сбивчиво объяснял милиционеру, совал ему в руки мятые деньги. За окном милицейской машины мелькали уличные фонари. Снова подъезд. Снова бесконечная лестница.
Дверь.
Резкая трель звонка.
Торопливые шаги.
И наконец — как освобождение, как облегченный вздох, Ирина…
Ни слова не говоря, мы кинулись в объятия друг друга. И я опять, как тогда, тысячу лет назад, в девятом классе, ощутил ее всю.
Упругие груди. Выпуклый лобок. Округлые колени.
Мы стали лихорадочно срывать друг с друга одежду. Все это мы проделывали молча, словно в немом кино. И, сорвав с себя все до последнего, мы прижались друг к другу горячими телами.
Я с восторгом овладел ею.
Меня пронзило такое острое наслаждение, что мне на миг показалось, будто сейчас я потеряю сознание.
А потом мы лежали на широкой кровати и при свете маленького ночника тихонько разговаривали.
Ирина нежно дотронулась до моей небритой щеки.
— Какой колючий. Поводи мне щетиной по спине. — Она легла на живот.
Я принялся осторожно водить.
— Как приятно. — Ирина грациозно изгибалась. — Немножко пониже. Ага, вот здесь. — И, снова повернувшись ко мне лицом, требовательно спрашивала: — Ты думал обо мне, думал?!
— Да, — отвечал я, — все время.
И это была чистая правда.
— А ты думала обо мне? — тоже спрашивал я.
— Женщина никогда не забывает своего первого мужчину. А я тебя к тому же еще и любила. И сейчас люблю.
— Любишь, а вышла замуж за Журавлева, — с укором произнес я.
Ее глаза гневно блеснули в свете ночника. А ты хотел, чтобы я всю жизнь ждала тебя и страдала?
— Нет, почему же, — смущенно пробормотал я, в глубине души сознавая, что, пожалуй, именно этого я и хотел.