Корабль отстоя
Шрифт:
И они учили. Ну, то есть людей.
От чего люди, в конце концов, грамотнели.
То есть, учились в те времена много.
А потом наступили другие времена: автономок куча, выходов в море – завались, людей нет, потому что все побежали, и командиров нормальных нет, потому что они все время где-то учатся и на корабле не задерживаются. У нас командир два года держался, потом в академию уходил, а мы для него, и корабль тоже, чем-то вроде ступеньки или полигона были.
То есть мы знали свое дело лучше, чем командир знал свое.
И служить стало весело. Командир с весельем говорит какую-то
И командиры поглупели. Потом из них получились глупые командиры дивизий, из которых выбирались ещё более глупые командующие флотилий, а из них самый глупый мог попасть в командующие флотом, а из нескольких глупых командующих можно было легко избрать дурака-главкома.
Вот такая ерунда.
Постскриптум. Однажды мы за неделю после автономки на другой корабль пересели и снова в автономку ушли, потому что командиру нашему очень хотелось командованию угодить и про нас, измочаленных, и про технику, что в руках от прикосновения рассыпалась, он никому не докладывал.
А мы по приходу даже на женщин смотреть не могли.
А он по приходу нас покинул.
Это я про командира.
В академию он поступил.
ВАШИНГТОН
Сегодня в кают-компании появился штурман Витя. Витя почти навсегда служит дежурным по гарнизону и на родном корабле появляется только отчасти. Как появляется, так – в отсутствии начальства, конечно, – рассказывает истории.
– Так! Поскольку вы все ещё очень маленькие и ничего про жизнь не знаете, я вам сейчас расскажу про моего первого командира – Драго Вадима Иваныча.
Командир Драго с детства не ел морковь, и потому вырос не выше веника. А ум у него был быстрый, как плевок. И ещё он хотел нанести ракетно-ядерный удар прямо от пирса по гнезду мирового империализма – он хотел поразить Вашингтон.
Так вот, если где разговоры какие или намеки, или, не приведи Господь, политинформация о положении вещей, то он быстренько пробежится по всем странам, веером их обгадит и оставит себе на сладкое Вашингтон:
«А теперь, – говорит, – о гнезде! О Вашингтоне!!!» – и далее, подробнейшим образом, расстелив карту, обозначает курсы, позиции, время, место выхода в атаку, уклонение и зигзаги.
А глаза его светятся, грудь приподнимается и распирает, сам он летает.
Долго это длилось. Все мы сдавали зачеты по тактике лично ему, и все мы лучше всего были обучены главному: нанесению удара по Вашингтону.
В штабе эти его чудачества старались не замечать, но однажды он заступил оперативным дежурным и вдруг на докладе в 24 часа другому оперативному дежурному, который расположен ой как повыше, его понесло:
«А сейчас, – говорит, – я бы хотел вкратце изложить свои собственные соображения насчет нанесения ракетно-ядерного удара по оплоту мирового империализма!» – «По… чему?!!» – спросили его. – «По Вашингтону!!!»
И наверху наступил пиздец из Ганы!
И длился он ровно сорок пять минут, пока он излагал куда он нажмет и что он для этого повернет, а потом к нему ворвались специалисты
Я его после в больнице навещал. Он там и главврача полностью убедил в своей правоте.
РЫНДА
У нас рынду свистнули, представляете? На ней ещё выбито «К-193». Я, честно говоря, никогда не обращал на нее внимания – ну, висит и висит.
А теперь про нее можно говорить: висела. Она в боевой рубке, кажется, висела. «Кажется», потому что на кой она мне. Рубка и рында – это заведование боцмана.
Между прочим, наш старпом как попкой чувствовал, две недели предупреждал боцмана: убрать рынду. И боцман её убирал. Как только на корабль приходят эти уроды с ПРЗ – в смысле, матросики с плавремзавода – так боцман, стиснув зубы, поминая царя Давида и всю кротость его, как любит выражаться старпом, снимает рынду, а в ней не меньше сорока кило, и тащит её к старпому в каюту.
Только они с корабля, он берет рынду и опять водружает её на место.
Вы, конечно, спросите: почему нельзя её оставить под кроватью у старпома на какое-то время.
Правильно! Молодцы! Нельзя! Потому что мы служим на подводной лодке в военно-морском флоте России. Вот если б мы в Танзании служили, то было бы можно. А у нас – нельзя. Поэтому боцман каждое утро тащит её на себе.
А вот сегодня её, эта… сы-пыздели. Не успел боцман. Так и остался с открытым ртом и с разведенными руками. Эти пеэрзешники нас до белого каления доведут. Со старпомом сейчас же случилась истерика.
– КАК?!! – сказал он боцману. – КТО?!!
И боцман поделился с ним своими подозрениями.
А старпом с ним поделился своими:
– Вот и поручай чего-то важное в этой жизни долбаебам! Если амнезия, так на всю рожу! Почему в России детей делают коленом?! А?!
– Андрей Антоныч!
– Смерти моей хотите? В гроб меня хотите вогнать? Вам приятно будет видеть, как я там лежу? Не надейтесь! Я и оттуда вас всех достану!
– Андрей Антоныч!
– Вы все в сапогах должны ходить. В кирзовых. И в ватниках! Вы в них сто лет назад ходили, сейчас ходите и ещё сто лет ходить будите. Потому что недостойны никакого развития! Волы ваши мамы и папы! Нация! Две проблемы у них: «Дураки и дороги». Одна у вас проблема! Одна! Ид-ди-о-оты! А жрать вы будете мусор! Я что сказал? Я сказал караулить! Бдить! «Андрей Антоныч»! Вы бдили? Да? Как? Каким местом? Где эти пеэрзешники? Да я сейчас их всех утоплю в ведре помойном. Вирусы! Дети распада! Где их начальник? Он у меня будет жрать конину! А я при нем совершу прелюбодеяние!
И вот их начальник уже стоит перед нашим старпомом. Но начальник – лейтенант, в очках, «отвезти-привезти». Старпом на него только посмотрел и сказал: «Мда!» – потом он добавил слово: «Блядь!» – но оно ничего не решило.
Решение пришло в голову нашему старпому, как всегда, со стороны.
– Так! Старший! А есть среди твоих орлов самый авторитетный годок?
«Годок» – это матрос, которому до увольнения в запас ерунда осталась. (Это я так, вдруг среди нас домохозяйки).
– Есть! Матрос Богданов.