Корабль-призрак

Марриет Фредерик

Патер Матиас спокойно взял протянутую ему руку, затем, возложив свою ей на голову, произнес: «Да благословит тебя Бог, и да простит Он тебя, как я давно тебе простил, дитя мое!».

При этих словах в памяти Амины воскресло все, и она густо покраснела. Простил ли ей в душе патер Матиас, это покажет будущее, но теперь он отнесся к ней ласково и участливо и вполне одобрил ее намерение отправиться в Гоа.

Через несколько дней судно отправилось в путь, и Амина покинула португальскую факторию и ее влюбленного коменданта.

Благополучно пройдя между островами архипелага,

судно перерезало устье Бенгальского залива и продолжало свой путь при неизменно хорошей погоде.

Возвратись в Лиссабон из Тернезе, патер Матиас вскоре заскучал своим бездействием в столице Португалии и добровольно вызвался отправиться снова миссионером в Индию. С этой целью он прибыл на Формозу и оттуда вскоре получил предписание от своего начальства отправиться с важным поручением в Гоа.

Перерезая Бенгальский залив, чтобы обогнуть южную конечность Цейлона, наши путешественники были впервые застигнуты непогодой.

Когда разыгралась настоящая буря, суеверные матросы затеплили свечи перед изображением какого-то святого, поставленного на судне. Видя это, Амина пренебрежительно усмехнулась и вдруг увидела, что глаза патера Матиаса неодобрительно смотрели на нее.

«Ведь и папуасы, у которых я жила все это время, в сущности делают то же самое; они поклоняются своим идолам точно так же! Какая же разница между идолопоклонниками и христианами?» — думала она.

— Не лучше ли вам, дочь моя, сойти вниз? — сказал патер Матиас, подходя к Амине. — В такое время женщине лучше проводить свое время в молитвах о сохранении судна и стольких жизней.

— Я лучше могу молиться здесь, видя перед собой грозные силы стихий, чем там, в темной и душной каюте! — отвечала Амина. — Здесь я преклоняюсь перед силою Божества, руководящего бурей и по своей воле вздымающего ветер и волны или повелевающего утихнуть!

— Это ты хорошо сказала, дитя мое, но Всемогущему Творцу мы должны поклоняться не только в его творениях, а и в уединении, в самообличении и покаянии. Следовала ли ты учению нашей Святой Церкви? Углублялась ли мыслью в дивные тайны, которые Святая Церковь открыла тебе?

— Я делала все, что могла, отец мой! — сказала Амина, глядя на гребни высоко вздымающихся волн.

— Призывала ли ты в своих молитвах Пречистую Богоматерь и святых угодников, заступников и молитвенников за нас, грешных?

— Я молилась только одному Богу, Богу христиан и всей вселенной! — ответила Амина.

— Я видел, как ты насмешливо усмехалась, когда добрые христиане зажигали свечи и возносили свои молитвы к Богу! Чему ты усмехалась?

— Своим мыслям, отец!

— Ты неверующая, еретичка! — укоризненно сказал патер Матиас. — Берегись!

— Чего мне беречься, святой отец? Разве не миллионы людей в этих странах гораздо более неверующи, чем я? Многих ли вам удалось обратить в вашу веру, а сколько труда и стараний положили вы на это? А почему? Потому, что у этих людей раньше была другая вера, вера их отцов и дедов, вера, в которой они были воспитаны, с которой сроднились. А разве я не на одинаковом с ними положении? Я тоже была воспитана в другой вере, я много думала о том, что вы говорили и чему меня учили; многое

в вашей вере мне кажется истинным, справедливым и божественным, но вам всего этого мало! Вы хотите слепого признания, слепого повиновения. Но разве таким путем достигнете своей цели? Нет! Имейте терпение, отец, и, быть может, придет время, когда я почувствую все то, что теперь не чувствую, когда и я приду к убеждению, что вот этот кусок размалеванного дерева есть нечто такое, чему следует поклоняться и что следует боготворить!

Несмотря на последние слова, в речи Амины было много правды, и патер Матиас почувствовал это. Теперь он действительно вспомнил, что она выросла в иной вере и даже еще не была принята в лоно католической церкви, так как патер Сейсен не считал ее еще достаточно проникнутой всеми принципами христианской религии, чтобы удостоить ее св. крещения.

— Ты говоришь смело, дочь моя, но говоришь искренно! Когда мы прибудем в Гоа, то побеседуем с тобой об этом, и, быть может, с помощью Божией ты усвоишь себе нашу святую веру!

Между тем буря все усиливалась. Матросы-португальцы были в ужасе и призывали на помощь своих святых. Все считали себя погибшими, так как насосы не успевали выкачивать воду; все были бледны, как призраки; они молились и в то же время дрожали от страха. Патер Матиас дал всем отпущение грехов. Некоторые плакали и жаловались, как дети, другие рвали волосы на голове, третьи изрыгали проклятия и кляли того самого святого, перед которым они преклонялись еще так недавно, а Амина стояла спокойная и, слыша их проклятия, невольно усмехалась.

— Дитя мое, — обратился к ней патер Матиас, — не дай Господу призвать тебя к иной жизни, не приобщившись к святой католической церкви, и позволь мне обещать тебе вечное блаженство в будущей жизни!

— Святой отец, — возразила Амина, — я не из тех, кого страх может заставить уверовать! Кроме того, я не чувствую страха — и не могу поверить, чтобы вы могли дать мне отпущение моих грехов за то, что я под давлением страха сказала бы не то, что говорю и думаю, когда мой разум светел и спокоен. Я знаю и верю, что есть Бог, и верю в его высшую справедливость и милосердие! Да будет воля Его! А эти люди, христиане? — сказала она, спустя немного и указывая на португальцев, обезумевших от страха и отчаяния. — Вы только что обещали им вечное блаженство. Где же их вера? Почему она не дает им силы и мужества спокойно встретить смерть?

— Жизнь для всех имеет свою сладость, дитя мое, они оставляют жен и детей! Будем молиться за них, дитя мое!

— Молитесь, святой отец! — сказала Амина и, держась за поручни, вышла на верхнюю палубу.

— Мы погибли, синьора! — воскликнул капитан, ломая руки. — Ничего сделать нельзя, спасения нет!

— Нет, — сказала Амина, добравшись до наветренной стороны судна и держась за ванты, — нет, на этот раз мы не погибнем!

— Что вы говорите, синьора?

— Я говорю, что мы не погибнем, если только вы приложите все старания, чтобы спасти судно! — повторила Амина, от внимания которой не укрылось, что буря начинала стихать, чего ни капитан, ни матросы в своем отчаянии и тревоге не заметили.