Корделия

Грэм Уинстон

— Нет. Ах, слова бессильны передать… Я любил всех своих сыновей. Если бы передо мной снова встал выбор, я сказал бы Бруку "Ты волен делать то, к чему испытываешь склонность". Но тогда мне пришлось бы пожертвовать своей жизнью — а не его.

Он встал. Корделия сказала:

— Брук не мог больше идти на уступки. Это убило бы его — так же верно, как то, что случилось. Он нуждался в самоутверждении. Тщился доказать, что он на что-то способен. Если бы вы только пошли на компромисс, чуточку уступили…

— Однажды у меня мелькнуло такое желание — принять

ваш вариант годичного испытания. Но это показалось мне проявлением слабости.

Корделия промолчала. Действительно ли он был близок к тому, чтобы уступить? Или это более поздняя версия — ради самооправдания?

— Вы считаете меня виновником смерти Брука, — сказал он. — Я прочел это в ваших глазах. Что ж. Я заплатил за это — и буду продолжать платить до конца дней своих. Если существует Бог — мой личный Бог — и мне придется держать ответ за случившееся, я не стану молить о прощении — только о понимании.

В камине догорели угли; пламя перешло в синий дымок.

— То, что я изо всех сил пытался спасти, погибло — самым бесповоротным образом. Мне осталось только одна надежда: что вы и ваш сын — не теперь, со временем, — что мы втроем снова возведем что-то на руинах прошлого. Новый фундамент доверия. От всей души умоляю вас: как бы вы ни были настроены против меня, попытайтесь понять, что я стремился сберечь, а не разрушить. Мне казалось, что это удалось. Но я слишком сильно надавил — и теперь у меня в руках одни осколки.

Глава VII

На следующий день он не поехал на фабрику. Это спутало Корделии карты, но она знала, что все равно уедет. Она провела бессонную ночь, постоянно повторяя себе: "Все уже решено. Поздно что-либо менять. Скоро все останется позади, и я успокоюсь".

Она по-прежнему была убеждена: первоначальное решение уехать было правильным. Ей не перенести еще одной такой душераздирающей сцены, какая произошла вчера вечером, когда мистер Фергюсон взывал к ее сочувствию и пониманию. Ей не забыть того, что он рассказал, никогда не выбросить из головы Фредерика Фергюсона с его фамильной гордостью и душевным разладом; и обращенного атеиста Слейни-Смита; и Брука; и красильни; и преемственность; и спиритизм; и собственническое чувство; и любовь…

После завтрака она уложила в сундучок кое-какую одежду для себя и Яна, подаренные Бруком драгоценности. Она не знала, чем занят мистер Фергюсон, но решила рискнуть и храбро снесла поклажу вниз по лестнице. При этом открылась дверь и показался Холлоуз. Он поспешил к ней навстречу.

— Разрешите, мадам.

— Спасибо. Оставьте на крыльце. Где мистер Фергюсон?

— Должно быть, в своем кабинете. Сейчас посмотрю.

— Не нужно. Я не хочу его беспокоить.

Обычно Ян гулял с няней с десяти до половины двенадцатого, но на этот раз Корделия попросила привести его к одиннадцати. Ночью выпало много снега, но он большей частью успел растаять.

К половине одиннадцатого все было готово, и Корделия села писать письмо.

"Дорогой мистер Фергюсон!

Несмотря

на все сказанное вами вчера, я чувствую, что не могу больше оставаться в этом доме. Пожалуйста, поймите: я не могу и не хочу судить. Никакие слова или поступки не изменят случившегося. Необходимо начать новую жизнь — но не так, как предлагаете вы. Поэтому я уезжаю — вместе с Яном.

Прощайте. Корделия."

Она перечла письмо и осталась недовольна. Полуправда, одна только полуправда. Она не открыла ему ни одной из главных причин. Но все-таки это лучше, чем уехать, ничего не сказав.

Она оставила письмо в конверте на туалетном столике. Когда няня привела Яна, Корделия уже ждала их в пальто, шляпе и перчатках.

— Вы куда-нибудь едете, миссис Фергюсон? Погода ужасная — ветер и слякоть.

— Ничего. Не нужно раздевать Яна — я беру его с собой в город. Только переобуйте: кажется, он промочил ноги. Бетти, пускай один из садовников сходит за кэбом.

— Да, мэм.

"Ждать. Это самое трудное. Она не успела написать родителям — нужно будет сделать это сразу же по приезде в Лондон. Все еще так неопределенно!"

Подбежал Ян, готовый отправиться в путешествие.

— Мамуля, а почему идет снег? Няня не хочет говорить. Наверное, она не знает…

— Да, но почему он белый?

— Мамуля, а куда мы едем? К дедушке? Чей там сундук на крыльце?..

"Ждать. Голова идет кругом от вчерашних и сегодняшних мыслей. Вдруг не удастся найти кэб? Сегодня ненастное утро — вполне можно застрять." Корделию охватила паника. Ждать можно только до одиннадцати двадцати. Если и к тому времени не будет кэба, придется закладывать экипаж Фергюсонов. Дурацкое малодушие не позволило ей этого сделать. Что с того, если бы и узнали о ее отъезде?

— Мамуля, я метнул снежок и попал в кошку, а она прыгнула и поскользнулась на льду. Вот потеха! А несколько больших мальчиков бросались снежками на площадке для крокета. Няня сказала, что они плохо воспитаны, потому что кричали нехорошие слова, но нужно их жалеть, потому что их не научили и у них нет башмаков и чулок…

Одиннадцать двадцать. Корделия резко поднялась. Ян изумленно посмотрел на мать.

— Идем, — сказала она.

— Куда, мамуля? В магазин за игрушками? Я видел одну чудесную пушку, она стреляет настоящими ядрами.

Она заглянула в его большие круглые глазенки — с огромной любовью, почти страстью. "Дай мне Бог мужества и ума, — подумала Корделия, — чтобы эта любовь никогда не превратилась в источник ненависти."

Они вышли из спальни.

— Не шуми, дорогой, хорошо? Не нужно беспокоить дедушку.

Приблизились к лестничной площадке. По лестнице медленно поднимался мистер Фергюсон. Корделия быстро втащила Яна обратно в спальню. Он начал протестовать, вырываться, но она успела захлопнуть дверь и теперь стояла, запыхавшись, и гадала: видел он их или нет? Скрип-скрип… Мистер Фергюсон прошел мимо.