Коридор вечности

Владимиров Виталий

Он осторожно потянул за ручку, и дверь подалась, тоскливо скрипнув петлями.

Стараясь сохранять спокойствие, Ермолов проскользнул в помещение.

Затхлость, сырость, темнота и абсолютная тишина — вот что ждало его внутри. Прислушавшись, Алекс различил шум ветра снаружи, лёгкое поскрипывание веток деревьев и капанье воды из крана в уборной, что находилась в конце коридора.

Чувствуя себя до омерзения не в своей тарелке, он решил обойти все комнаты архива, пока не найдёт искомое.

Первый

этаж, за исключением туалета и небольшой каморки, где, по всей видимости, раньше находился пост охранника, был полностью отведён под архивные стеллажи с картотекой экспонатов. Бегло осмотрев всё, Ермолов понял, что описанные музейные ценности хранились в основном здании музея — не здесь. Он двинулся по лестнице наверх, осторожно перешагнув верёвку, на которой болталась надпись: «Проход закрыт». На втором этаже располагались кабинеты. Дверь, ведущая в обитель директора, показалась наиболее перспективной. Алекс толкнул её, к своей радости обнаружив, что она незаперта.

В комнате царила архаичная атмосфера начала девяностых. Рыжевато-жёлтые шторы с растительным узором, несколько полок с книгами, какие-то афиши на стенах, прикреплённый скотчем календарь за позапрошлый год, вылинявший ковёр на полу, громоздкий ламповый компьютер на столе с кружевной скатертью.

Алекс осмотрел книжные полки и перенёс внимание на притаившийся у двери шкаф. Там, за стеклом, лежали осколки глиняной посуды, какие-то железки, напоминающие наконечники от стрел, а на нижней полке…

Ермолов взволнованно наклонился, разглядывая тканевое полотно с золотой аппликацией. Да! Ошибки быть не могло. Увиденное Алексом выглядело именно так, как его описала Любовь Павловна — «большая птица с распахнутыми крыльями».

Он коротко выдохнул и потянул на себя стеклянную дверцу, но она оказалась запертой.

— Значит, вы не преследуете никаких корыстных целей?

«Расхититель музеев» подскочил на месте и мысленно выругался. Голос, раздавшийся в музейной тишине, был подобен выстрелу в ночи. Холодный пот выступил на лбу, волосы встали дыбом, а обернувшись, Алекс едва сумел заговорить.

— Вы… Чтт-то вы здесь д-делаете? — запинаясь, выдавил он, рассматривая стоящую в дверях женщину.

Одета Любовь Павловна была в уютный домашний халат и клетчатые тапочки с бубонами. Видимо, сотрудница музея периодически оставалась на ночь на работе. От неё исходил резкий запах мятной зубной пасты, смешанный с ароматом крепкого чёрного чая и неприятным амбре стареющего тела — угасания, но ещё не упадка. Алекс даже не успел поразиться настолько обострившемуся обонянию. Он стоял напротив шкафа и растерянно переводил взгляд с сотрудницы музея на Фарн и обратно.

— Это я вас, Алексей, должна спросить, что вы здесь делаете, — холодно ответила женщина, не выказывая ни малейшей доли страха. — Вы что, проследили за мной и решили выкрасть реликвию? Я сразу поняла, что никакой вы не журналист — те уже три месяца назад обмусолили новость и исчезли. Вы на кого-то работаете, так? И сколько

вам предложили за Фарн? Такому непрофессионалу лично я бы не заплатила и копейки!

В голосе женщины слышались нотки металла, и Алекс понял, что она ни на грамм не боится. Ей было не страшно умирать. Вот абсолютно. А всё потому, что и терять-то в жизни особо нечего.

Он пристально посмотрел на женщину, и перед ним внезапно промелькнула вся её жизнь. Родилась Любовь в великой стране, воспитывалась и была патриоткой — из тех, что не на словах, а на деле. Окончила школу с медалью, поступила в МГУ на исторический, была комсомолкой с горящим взглядом, с успехом отучилась в университете и попала по распределению в Липецк, да так в нём и осталась. Особых успехов в карьере не достигла, хотя в своей узкоспециализированной сфере и считалась одной из лучших в Черноземье. Она отдавала работе львиную долю времени, а потому и с личной жизнью не сложилось. Не было ни мужа, ни детей, а лишь квартира в общежитии, куда и возвращаться-то не хотелось. Родители давно умерли, а близкими друзьями она так и не обросла, потому как привыкла сохранять с людьми дистанцию…

— Язык проглотили?

— Любовь Павловна я… — Алекс снова запнулся, соображая, как бы объяснить этой женщине, чтобы она поняла: он делает это вынужденно, не по своей воле. — Я попал в очень плохую ситуацию, мне надо отдать этого Фарна, иначе я умру.

— Что вы говорите… — Хладнокровию немолодой женщины можно было позавидовать.

— Я вам не вру, — с жаром проговорил Алекс, — всё действительно так. Если я не принесу эту вещь, то очень скоро умру, у меня нет выбора, поэтому прошу вас…

Он не смог договорить, поскольку в этот момент мир перед его глазами повело в сторону. Чтобы не упасть, он уцепился за ручку дверцы шкафа и с ужасом обнаружил, что она оторвалась, оставшись в его руке. Ермолов отбросил от себя ручку и, чуть пошатываясь, шагнул к стене и привалился к ней спиной.

— Что с вами? — Голос Любови Павловны донёсся до него, словно откуда-то из-под воды.

Рот его наполнился слюной, внутренности и горло нещадно жгло. Алекс сплюнул, но слюна оказалась неожиданно густой и склизкой — она заляпала рубашку, повисла на губах и подбородке противными сосульками.

— Алексей, что с вами? — сотрудница музея подошла к нему вплотную и, пытаясь как-то помочь, дотронулась до плеча. — Вам плохо?

Что было дальше, Ермолов впоследствии вспомнил не сразу. Инстинктивная животная ярость заволокла разум. Раздался звон бьющегося стекла. Дверца шкафа веером осколков рассыпалось по линялому ковру.

Абсолютно не контролируя себя, Алекс обернулся к женщине, раскрыл рот и впился заострившимися клыками в обнажённую шею.

*****

Очнулся Ермолов в каком-то лесопарке. Он брёл меж вековых сосен — насквозь промокший, в заляпанной красно-бурыми пятнами одежде. В руках он держал Фарн, замотанный в кусок материи, похожей на шторы из кабинета Любови Павловны.