Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— Вы меня с кем-то спутали, товарищ Безруков.
— Во-первых, не товарищ. Во-вторых, не спутал. Шулика и Гущин нами допрошены. Они сознались в том, что с тысяча девятьсот двадцатого года занимались шпионажем, и назвали тебя как соучастника, точнее, как члена шпионской организации.
— Это неправда. Я к шпионским организациям никакого отношения никогда не имел и не имею.
— Так ты, может быть, и в жандармском управлении не служил?
— Не служил.
— Ты ведешь себя непорядочно. Предупреждаю: будешь запираться — прикажу бить.
— Это — как вам будет угодно. Но я действительно ни жандармом, ни шпионом не был.
— Ну что ж… Тогда потрудись, пожалуйста, спуститься в подвал.
Били Колоду втроем: Безруков, Березкин, Лобода. Не хотелось Безрукову пачкать руки — не сдержался. Взыграла чекистская кровь, обуяла обида за советскую власть, зачесались руки. Э-эх! Где наша не пропадала! Более часа рвали тело несчастного сучковатыми палками, стегали поясными ремнями с металлическими бляхами. Прерывались на мгновения, чтобы смахнуть пот с лица да взять поудобней «орудие труда», — да спросить у истязаемого, не разоружился
— Жаль, — сказал Безруков. — На вид здоровый, казалось, целыми днями можно бить и ничего не будет. А поди ж ты, загнулся. Ладно. Березкин, иди к себе. Лобода, займись погребением. Я пойду доложу Шулишову.
— Где будем хоронить? — спросил Лобода.
— На тюремном кладбище, где ж еще. И чтоб без трепу. Не забывайте, что он изъят секретно.
Сообщение о смерти Колоды Шулишов выслушал спокойно. Только дрогнула бровь да верхняя губа накрыла нижнюю и плотно прижала к зубам, изображая глубокое раздумье.
— Неужели нельзя было обойтись без этого? — спросил сурово.
— Какая-то нелепая случайность, — стал оправдываться Безруков. — Здоровый, крепкий мужик, красномордый, такое впечатление, что днями можно молотить без ущерба. А он загнулся. Не то его крепко забили?
— Сколько вас было?
— Трое.
— И все били?
— Каждый вносил свою лепту.
— Чему ж ты удивляешься? Три таких бугая на одного красномордого — конечно, забили. Ладно. Всем молчать. Умер от сердечной недостаточности, вот и весь сказ. С прокуратурой и крайкомом я улажу сам. Жаль, вырвали звено из цепи. Трудно будет разматывать. Кстати. Я не хотел тебя беспокоить раньше времени, чтобы ты не опустил руки, и вижу, что зря. Прошедшей ночью арестованы Сербинов и Шалавин.
8
Бироста корпел над дневником. Теперь, после арестов Малкина и Сербинова, он без страха вверял свои мысли бумаге, давая уничижительные характеристики бывшим «угнетателям».
«Будучи схваченными за руки, — писал он, — враги народа Малкин и Сербинов приложат все усилия к тому, чтобы потащить за собой как можно больше личного состава Управления и переложить на него вину за незаконное ведение следствия. Будут говорить о самовольном применении мер физического воздействия, за каждым, мол, не уследишь, о незаконных арестах, что, естественно, имело место, поскольку они зачастую производились на основе устных распоряжений Малкина и его заместителя. Я старался воздействовать на подследственных силой убеждения, логическими изысканиями, а не кулаком, но к очевидным врагам, к каковым я отношу группу Осипова, например, я не считал зазорным применять физическую силу. А как я должен был поступить с Осиповым, когда он, во время моего отсутствия в Краснодаре, начисто отказался от данных ранее показаний, ссылаясь на то, что дал их мне под пытками. Полагая, что этот вражеский ход Осипова вызван арестом руководства Управления и преследует цель уйти от ответственности за содеянное, я обратился к товарищу Шулишову с просьбой разрешить применение к нему физмер. Санкция была получена, но я пальцем, его не тронул, так как сразу понял, что этот человек не способен на отчаянную борьбу со следствием, какую вели, например, Галанов и Ильин. Встретившись со мной, он сразу восстановился и объяснил свой поступок тем, что хотел привлечь внимание следствия к судьбе его семьи, а также семей других арестованных, проходящих по его делу. Откровенно говоря, этот поступок не только не обидел меня, а наоборот, я стал уважать Осипова за его заботу о близких, хотя сам стоит на краю могилы. Я немедленно повторно изучил материалы на жен, которые были арестованы и содержались в городской тюрьме на Дубинке, и, не найдя в их действиях состава преступления, распорядился освободить их и вернуть им детей, часть из которых уже находилась где-то в Ставрополье. Уверен, что так поступил бы каждый честный коммунист, окажись он на моем месте.
Конечно, отдельные мои действия достойны осуждения. Но вызваны они были не моим стремлением к свободному толкованию закона, а теми условиями, которые были созданы в УНКВД врагами народа Малкиным и Сербиновым. Примечательно то, что свою антисоветскую, антипартийную деятельность они прикрывали ссылками на якобы имевшиеся на этот счет установки ЦК ВКП(б) и Наркомвнудела.
Меня всегда возмущали кампании против представителей этнических групп. Они изымались массово и массово уничтожались. Для работы с ними была создана специальная оперативная группа, которая размещалась в здании бывшей адыгейской больницы. В ней работали, в основном, прикомандированные из районов сотрудники, курсанты, набивали руку новички, недавно пришедшие в органы, а также оперативный и технический состав Управления, освобожденный на время от своей непосредственной работы в аппарате. Это была огромная кухня с персоналом чрезвычайно низкого качества, который специализировался на изготовлении полуфабрикатов для «тройки».
Каждому следователю этой спецгруппы предписывалось ежедневно выдавать на-гора по двадцать — двадцать пять дел. Это очень много, но реально, поскольку начинать приходилось не с нуля. Они доводили до кондиции готовые материалы. И тем не менее. Заседания «тройки» по этим делам проходили скоропалительно, массово, без вызова свидетелей и обвиняемых, без участия защиты. Помню, мне надо было решить с Малкиным какой-то вопрос. Когда я пришел в — приемную — увидел там большую группу сотрудников. На мой вопрос, что случилось, они ответили, что идет заседание «тройки», а они докладчики по делам. Зная,
— Вот, Бироста, учись у начальства. За день пропустили семьсот дел.
Самому на «тройках» мне присутствовать не доводилось, но о качестве дел, которые там рассматривались, в «управе» ходили анекдоты. Например, в Новороссийске была «вскрыта» греческая националистическая организация. Показания «националистов» содержали, в основном, такие признания: «Я помимо шпионажа занимался также диверсией. Торгуя квасом, недоливал потребителям в кружки». Или — спрашивают у одного грека: «Ты на заводе работал?» — «Работал», — отвечает. «Там у вас была вредительская организация?» — «Не знаю». — «Но о том, что люди эти арестованы, ты знаешь?» — «Знаю». — «Стало быть знаешь о том, что была такая организация?» — «Нет, такой организации я не знаю». В итоге в протоколе было записано, что грек является участником вредительской организации.
За время работы в органах я повидал всякого, но чистые человеческие чувства во мне сохранились и я еще не разучился удивляться и возмущаться. Может быть, поэтому меня так потрясла история с неким Юрловым, которая началась в 1936 и закончилась в 1938 году. Дело это, а оно состоит из ордера на обыск и арест, протокола обыска, анкеты, протокола допроса и выписки из протокола «особой тройки» УНКВД, до сих пор зримо стоит у меня перед глазами. Оно учит тому, как не надо работать. Но еще — больше учит другое дело, предшествовавшее этому. Тоже против Юрлова, которое было спрятано, а вместо него возбуждено новое. Я читал оба эти дела и коротко опишу суть. Юрлов — 1904 года рождения, до ареста работал помощником начальника отряда по технической части ВПО по «Майнефти». Член ВКП(б) с 1925 г. по 1936 г. 9 ноября 1936 года исключен из партии Нефтегорским ГК ВКП(б) за скрытие выступлений в защиту контрреволюционеров Троцкого и Зиновьева при прохождении проверки и обмене партдокументов, а также неискренность при разборе дела о его партийности. Что это были за выступления? Это были выступления человека честного, открытого, но недостаточно грамотного, чтобы сразу разобраться в зигзагах политики. В 1927 году на собрании партячейки электростанции в г. Орджоникидзе, на котором обсуждались вопросы, связанные с антипартийной деятельностью Троцкого, Каменева и Зиновьева, он высказал сомнение в целесообразности исключения их из партии, поскольку они, хоть и являются оппозиционерами, но немало сделали для партии. Потом, на бюро горкома в Нефтегорске, он сказал, что понял свою ошибку и больше никогда в их защиту не выступал, но во внимание это принято не было. Напомнили ему на бюро горкома и другое его выступление, в 1930 году. О колхозах: «Такие колхозы, как у нас на Окраине города, где организационное построение никудышное и ездят на лошадях, у которых внутренности волочатся по земле, я воспринимаю отрицательно». О потребкооперации: «Такие магазины, как у нас в трамвайном парке ларек, ничего не дают рабочему классу, так как в нем никогда ничего нет. В совокупности все это дало основание Нефтегорскому ГК ВКП(б) исключить его из партии, а ГО НКВД арестовать и привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58–10 ч. 1 УК РСФСР. Особое Совещание НКВД СССР, куда было направлено дело, вернуло его на доследование. Было дополнительно допрошено несколько свидетелей, которые заявили, что ничего о троцкистской деятельности Юрлова не знают. На это ушло полгода и в конце сентября тридцать седьмого года было вынесено новое постановление о направлении его на Особое Совещание НКВД СССР. Было оно направлено или нет, неизвестно, в деле об этом никаких данных нет, а я, чтобы не привлекать к своей персоне ненужного внимания, решил этот факт не выяснять, но, видимо, все же направляли, поскольку в конце апреля 1938 года появляется постановление о направлении дела в Нефтегорский ГО НКВД на дополнительное расследование. Где это дело болталось до августа тридцать восьмого, неизвестно, но 4 августа из него изымаются ордер на обыск и арест и протокол обыска, заводится новое дело, которое направляется на «особую тройку» УНКВД и в октябре месяце Малкин, Газов и Востоков приговаривают Юрлова к смертной казни. За что? Оказывается, сотрудник третьего отдела сержант госбезопасности Тарасенко, проводивший расследование, включил в протокол допроса эпизод, из которого явствует, что Юрлов, кроме всего прочего, был немецким шпионом. Я сличил подписи Юрлова в этом протоколе с предыдущими и могу смело утверждать, что это или не его подпись, или поставлена им в бессознательном состоянии. Видимо, Безрукову, Ткаченко, Сербинову и Востокову, подписавшим и утвердившим обвинительное заключение, надоело возиться с бесперспективным делом, и они пошли на фальсификацию. Не без участия Малкина, разумеется.
Почему я об этом написал? Дело в том, что меня ставят на одну доску с Безруковым, который, на мой взгляд, действительно является крупным фальсификатором. Кто ставит? Коммунисты Управления. После произведенных в Управлении арестов состоялось партийное собрание, даже не партийное, а партийно-комсомольское, где в адрес Безрукова и… меня, — да! меня тоже! — была высказана резкая критика, после которой последовали призывы немедленно арестовать нас как врагов народа. Ну какой же я враг, если я денно и нощно пекусь о чистоте наших советских, большевистских рядов, о безопасности моей Родины и моего Народа, о чести и совести родной коммунистической партии? Новое ленинско-сталинское руководство НКВД СССР в лице опытного бойца товарища Берии найдет в моем лице преданного своему делу, их делу, большевика, с радостью поддерживающего мудрые решения об упразднении «троек» как рассадника беззакония. Их упразднение свидетельствует о том, что мудрость нашего нового наркома пламенного большевика товарища Лаврентия Павловича Берия неистощима, а глаз зорок: поистине орлиный, сталинский глаз…