Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
10
В начале января, как и намечалось, Газова вызвали «на ковер». Слушали строго и предвзято. Газов докладывал о проделанной работе, а руководитель бригады проверяющих — о выявленных недостатках. После жуткой головомойки ЦК признал работу крайкома неудовлетворительной и снял Газова с поста первого секретаря крайкома, «как не обеспечившего большевистского руководства Краснодарской парторганизацией». Жить, кажется, оставили. «Жаль, подстрелили на взлете, не дали Даже расправить крылья. А столько было задумок! — вздыхал Газов под стук колес скорого пассажирского
11
Бироста все чаще обращается к своему дневнику. Он чувствует: грядут перемены в его судьбе. Чувствует и торопится зафиксировать свою исключительную лояльность к делам и помыслам великих и мудрых.
«Кажется, Селезнев — новый первый секретарь крайкома, пришедший вместо изгнанного Газова, решил набросить узду на службу безопасности. И что примечательно — ему это удается, — радуется Бироста. — Как ни пыжится Шулишов, как ни старается обойти крайком — любые более-менее важные вопросы приходится согласовывать с ним. Это прекрасно. Чем плотнее контроль, тем меньше нарушений. Недавно меня вызвал к себе Бычков — секретарь партколлегии КПК ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю. Тот самый Бычков, которого так не любило прежнее руководство крайкома. Будучи человеком дисциплинированным, я прибыл по вызову точно в назначенное время. В кабинете Бычкова застал Шулишова. Тот сидел какой-то ошарашенный, вид потрепанный, а в глазах — тоска. Что произошло, я не знал, но при виде его у меня тоже сердце ушло в пятки. «Почему, почему я стал объектом внимания крайкома?» — билась в голове мысль. Билась и не находила выхода.
Разговор состоялся серьезный. Память со стенографической точностью запечатлела состоявшуюся беседу. Такое со мной бывает всегда, когда нервы напряжены до предела. Для начала Бычков уточнил некоторые данные из моей биографии:
— Вы в Краснодар прибыли откуда?
— Из Ростова-на-Дону. Фактически из НКВД СССР, поскольку я, находясь в штатах УНКВД по АЧК, работал в следственном отделе НКВД.
— В какой должности?
— До моего перевода в Краснодар я, несмотря на мой семнадцатилетний стаж, занимал должность оперуполномоченного УНКВД и имел звание лейтенанта госбезопасности.
— Вы, конечно, были этим удручены?
— Если говорить откровенно — да. Потому что многие сотрудники, пришедшие в органы значительно позже меня и не имевшие моего опыта, очень быстро шли вверх по служебной лестнице.
— Что же вас стопорило?
— Я полагаю, что моя принципиальность. Я никогда ни на йоту не отступал от требований закона.
— Даже когда фальсифицировали следственные дела?
— За мной такого никогда не водилось.
— Неужели? А мы располагаем сведениями, что бывшее руководство УНКВД, я имею в виду Малкина и Сербинова, ценило вас как раз за искусную фальсификацию. Утверждают, что вы способны походя сочинить показания любого арестованного, которого до того в глаза не видели и, что самое важное, умели добиться впоследствии их подписания.
— Так говорили обо мне завистники, которых, к сожалению, было немало.
— Вас взяли начальником отделения в отдел, который возглавлял Шалавин, ныне арестованный как
— Да.
— И вскоре, по ходатайству врага народа Малкина, вы получили орден Красной Звезды и звание старшего лейтенанта госбезопасности?
— Получил, как я полагаю, не за год работы с Малкиным, а за все семнадцать лет, в течение которых я постоянно находился на острие борьбы.
— Борьбы с кем?
— С врагами партии и народа.
— Вот как? Ладно. Поговорим об этом в другой раз. Вы вели дело Осипова?
Ах, вот оно в чем дело! Мне стало не по себе. Вроде старался делать его чистыми руками. Неужели в чем-то согрешил? Вопрос задан, и я на него ответил:
— Нет. Мне его передали.
— Я не спрашиваю, кто его начинал. Кто провел основную работу?
— Я.
— В каком состоянии вы его получили?
— Было пять или шесть показаний свидетелей и соучастников.
— Они обличали Осипова?
— Да, но… в них был ряд сомнительных моментов…
— Что вас смущало?
— Смущала установка на местный террор.
— Вы в это не поверили?
— Я счел это абсолютной чепухой.
— Чья была эта установка? — спросил молчавший до сих пор Шулишов.
— Все допрошенные утверждали, что Осипов, Литвинов, Галанов, Ильин готовили теракт против Малкина, Сербинова, Газова и, кажется, Ершова. Я эту часть показаний поставил под сомнение и стал передопрашивать Осипова и других.
— Что получилось в результате? — спросил Бычков.
— Местный террор отпал и получилась подготовка покушения на товарищей Андреева и Сталина.
— Чем это подтверждалось?
— Массой агентурных материалов и показаниями самого Осипова, которые он собственноручно писал в присутствии и. о. прокурора края Востокова. Правда, ряд моментов при этом отпал, но были получены новые обличительные данные.
— Разговоры с Осиповым о терроре союзного масштаба велись до ареста Малкина или после?
— Др ареста. Но после ареста он был передопрошен и подтвердил свои прежние показания.
— Какая необходимость была передопрашивать, если он постоянно твердил одно и то же?
— В мое отсутствие в Краснодаре товарищ Шулишов дал указание моему заместителю Кармилу передопросить Осипова с учетом новой ситуации. В результате разлагающего воздействия на него начальника тюрьмы и одного из оперуполномоченных УНКВД Осипов отказался от ранее данных признательных показаний.
— При каких обстоятельствах он восстановился?
— Я убедил его не вводить следствие в заблуждение.
— Убедили как? Применили меры физического воздействия?
— Нет. До этого дело не дошло. Хотя, не скрою, намерение такое было.
— Что же вас удержало?
— Удержал Осипов своим чистосердечным раскаянием.
— Ваше мнение об Осипове?
— Это несомненно враг, но доля наносного в деле имеется.
— А не больше ли наносного?
— Суд разберется.
— Суд уже разобрался. Разве вы не знаете, что дело разваливается, все отказываются от изобличающих Осипова и его… поостерегусь сказать сообщников, скорее — товарищей по несчастью, показаний, и утверждают, что оговор и самооговор допущены в результате применения ко всем, проходящим по делу, нечеловеческих пыток.