Коридоры кончаются стенкой

Кухтин Валентин Иванович

Звонили из ЦК. Предупредили, что в первых числах января он будет заслушан на Оргбюро ЦК о работе крайкома за 1938 год.

— Проверяющих ждать? — спросил Газов. — Или решение будет принято по моему докладу?

— Скорее всего — да, — ответили на том конце провода и положили трубку.

«Да», что ждать, или «да», что решение примут по моему докладу?» — мысленно возмутился Газов и чертыхнулся в адрес звонившего. Не мешкая, созвал расширенное заседание бюро крайкома и экспромтом поставил задачи. Работа по подготовке к отчету закипела. В самый ее разгар из Москвы приехала бригада проверяющих. Трое остановились в Краснодаре и навалились на городскую парторганизацию, другие разъехались по краю. По коротким звонкам с мест Газов понял, что раскопки ведутся основательные. Предчувствие грозы завладело сознанием, стало невыносимо саднить душу. «Значит,

все предрешено, готовится спектакль, — размышлял Газов. — Что ж это за прорва — Краснодарский край? За неполных шестнадцать месяцев его существования двух первых уже сгноили, что сделают со мной — пока неясно. Да-а… Жизнь бекова…»

3

Сразу после совещания Безруков, не без душевного трепета, позвонил Шумилову:

— Товарищ капитан! Надо обсудить вопрос, связанный с поручением НКВД.

— Так заходи.

— Прямо сейчас? — удивился Безруков.

— Разумеется. Ты ж, вероятно, не можешь ждать, если звонишь?

— Да, вопрос срочный.

— Заходи, я на месте. Ты начальник отдела, Безруков, и, надеюсь, с чепухой ко мне не сунешься, ведь так? — говорил Шулишов, пока Безруков шел к своему месту за столом заседаний. — Значит, терять время на предварительные звонки не следует. Надо — заходи, и никаких гвоздей.

— Вы можете быть заняты.

— А я всегда занят, так что давай без формальностей и… покороче.

— Ясно, товарищ капитан, — расслабился Безруков. — Накануне ареста Малкина поступило указание Москвы принять от Новороссийского погранотряда к своему производству агентурное дело «Приезжий», провести нужные мероприятия и ликвидировать. По поручению Сербинова я выехал на место, изучил дело и пришел к выводу, что агент «Раевская», работающая по этому делу, бессовестно водит «хозяев» за нос. Попытался встретиться с нею, чтобы уточнить отдельные эпизоды, но выяснилось, что она выехала по поручению погранотряда в Батуми и как в воду канула: на связь не выходит и в Новороссийск не возвращается. Я вернулся домой ни с чем, доложил Сербинову, тот разозлился и позвонил в Москву с намерением отказаться от дела, но на него цыкнули, тогда он связался с Верибрюсовым — начальником погранотряда, приказал направить в Батуми своего сотрудника, разыскать «Раевскую» и доставить ее домой живой или мертвой. Не очень полагаясь на Верибрюсова, он приказал начальнику Новороссийского ГО направить в Батуми и своего разведчика. Встретиться с нею никому не удалось. Тогда я поручил Абакумову и Верибрюсову установить наблюдение за домом «Раевской». Сегодня Абакумов сообщил, что «Раевская» вернулась, но из дому не выходит, ни с кем не встречается и с погранотрядом не связывается.

— Залегла?

— Похоже, что так.

— И ты хочешь ее расшевелить?

— Да. Я прошу вашего разрешения на выезд в Новороссийск.

— Поезжай. Развей сомнения. Если расколется на дезинформацию — склони ее на честную работу и дай соответствующее задание. Дело надо ликвидировать как можно быстрее, мне о нем напоминали, я просто не успел еще с ним разобраться.

— Если упрется…

— Тащи сюда. Разберемся. Кстати, Сербинов в курсе твоих задумок?

— Да. Он «за».

— Поезжай на служебном автомобиле. На себе ж ее не потащишь.

— Спасибо, товарищ капитан. Я думал об этом, но просить не решился.

— Зря. Не на бл…ки едешь.

— Тогда еще один вопрос, — осмелел Безруков.

— Валяй!

— По поводу физмер… ЦК разрешает, вы запрещаете…

— ЦК разрешает в порядке исключения. Я запрещаю массовое применение. Если я правильно информирован, у вас тут уже одного ухайдокали?

— Нет. Он покончил с собой. Застрелился.

— Ври своей бабушке… Ладно. С этим разберется следствие. Что касается физмер… Применяй, но с моего разрешения. Или так, чтобы я об этом никогда не узнал. Узнаю — посажу. Все? Ну, давай. Ни пуха…

Зазвонил телефон. Шулишов поднял трубку и, встретившись взглядом с Безруковым, переминавшимся с ноги на ногу, махнул рукой: иди, мол, чего стоишь…

— Слушаю, Шулишов.

— Федор Иванович! Ершов говорит, здравствуйте. Впрочем… что это я… полдня просидели за одним столом.

— Я вас слушаю, Владимир Александрович!

— Я по поводу жалобы на Малкина, присланной из ЦК. Оставлял ему для ознакомления накануне ареста…

— Я прочел. Думаю, проверять нет смысла. Верните ЦК и сообщите, что 5 декабря Малкин арестован и препровожден на Лубянку. Сочтут нужным — перешлют в НКВД для приобщения к делу.

— Спасибо,

Федор Иванович. Так я и сделаю. Мудрое решение…

— Что касается начальников периферийных органов, поименованных в жалобе, то их я беру на себя. Разберусь и сразу приму меры.

— Договорились. Еще один вопрос, Федор Иванович… Супруга моя мастерица готовить пельмени. Приглашает. Как вы на это смотрите?

— Спасибо, пока никак. Обстановка не располагает.

— Очень жаль.

— Как-нибудь в другой раз.

— Хорошо, хорошо, вам виднее, — Ершов положил трубку.

«Обиделся, — подумал Шулишов. — Ничего страшного, обойдется. Знаем мы эти пельмени. Сегодня пельмени, а завтра сопроводят на Лубянку».

4

Всю дорогу до Новороссийска Безруков томился тревожными думами. Кто мог подумать, что так все обернется? Ежову, казалось, износа не будет. Так прочно держался, а рухнул в одночасье. Малкин… с ним вообще трагедия. Как себя вести? За кого держаться? Сербинов ходит, как в воду опущенный. Шулишов? Этот спокоен, самоуверен, видно, чувствует твердь Под нотами. Человек Берия?.. К нему надо жаться, стать нужным. Узнать бы, что вменяют Малкину. Почему вслед за ним взяли Кабаева? Не Шашкина, по которому давно петля плачет, а тихоню Кабаева. Впрочем… в последнее время он тоже вошел во вкус: по грекам прокатился — шум до Москвы дошел. Только его ли в этом вина? Черт его знает, как жить, как строить свои отношения. И так вся жизнь, как на вулкане. Удивительно, что еще жив и в полном здравии… Хлынули воспоминания, поперли, как из рога изобилия, так некстати. Тяжко стало на душе, больно, хоть волком вой. Странно, почему этой тяжести не замечал раньше? Молодость? Избыток энергии? А разве неполных сорок шесть — это возраст? Это ж мужчина в полном соку! Душа постарела? Возможно. Та-акие нагрузки! Он вспомнил свои первые самостоятельные шаги, первые решения. Что сказать? Кажется, они не были лишены здравого смысла. 1916 год. Коммерческое училище. В мае — июне выпускные экзамены, потом армия, фронт, и кто знает каким боком повернется к нему судьба. Случайно узнает, что для выпускников, пожелавших добровольно уйти на фронт, организован досрочный выпуск в феврале. Безруков размышляет, взвешивает все «за» и «против», и решается. Успешно сдает экзамены, предусмотрительно оставляет заявление с документами в приемной комиссии Донского политехнического института и уходит на фронт. Положение добровольца дает ему право выбора рода войск, и он, презрев пехоту, идет в кавалерийский полк, в запасную сотню, стоявшую в Новочеркасске, вскоре попадает на юго-западный фронт в охотничью команду, в которой прослужил до демобилизации. В конце шестнадцатого года за боевое отличие получил первую свою награду — Георгиевский крест 4-й степени, чему был рад несказанно. Молодость честолюбива, и Безруков возмечтал вернуться с фронта полным георгиевским кавалером, но последующие события перевернули все вверх тормашками. Под влиянием большевиков армия стала разлагаться, началось массовое дезертирство. В конце 1917-го неожиданно снялся с фронта и 41-й казачий полк, в котором служил Безруков, и двинул домой, в Новочеркасск. Было это дезертирство или уход по команде — Безруков не знал. Полк шел организованно, подчиняясь железной воинской дисциплине, и, скорее всего, это не было бегством.

В тылу, как и на позициях, шло брожение. Найти работу было нелегко, но Безрукову удалось устроиться на Парамоновский рудник чертежником. Там он намеревался пересидеть смуту — не удалось: началась великая бойня, в которой русские уничтожали русских с жестокостью гуннов. Не желая лечь костьми между молотом и наковальней, Безруков, не без колебаний, вступил в Красную Армию и был счастлив, что сделал удачный выбор, хотя вполне мог оказаться в стане поверженных.

В конце 20-го, после ранения и тяжелой контузии, полученных в боях за переправу на Березине (Польский фронт), он попадает в Водно-речную милицию войск ВЧК и заболевает чекизмом…

Вечером Безруков встретился с «Раевской». Беседа с нею была трудной и безрезультатной. Убедившись, что в «нормальной» обстановке с нею не сладить, он насильно усадил ее в машину и увез в Краснодар.

— Путь неблизкий, времени для раздумий достаточно. Думай. Созреешь для толковой беседы — дай знать. Я не Верибрюсов и в детские игры давно не играю. Это для сведения. А сейчас — повернитесь ко мне спиной, мадам, белы ручки заложите за спину… так… — он щелкнул наручниками, — так будет лучше для всех нас… безопаснее. Проедем мерзкие места — освобожу.