Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
Судя по выражению лица Влодзимирского, он был доволен показаниями Кабаева. Тонко уловив момент, когда нужно было остановиться, он, как бы подводя черту, спросил у Кабаева, складывая в стопку бумаги, разложенные на столе:
— Это все, что вы можете показать о своей террористической работе?
— Да, — понял намек Кабаев. — Все.
— Возможно, мы вернемся к этим вопросам, чтобы уточнить отдельные моменты. Вероятно, проведем серию очных ставок. Все будет зависеть от того, насколько ваши показания будут перекрываться показаниями сообщников и насколько они будут отвечать интересам следствия. Пока отдыхайте.
— Она не арестована? — встрепенулся Кабаев.
— Нет. Вчера приехала в Москву и добивается встречи с вами. Я разрешу эту встречу.
— Спасибо! — искренне поблагодарил Кабаев Влодзимирского. — Большое спасибо! — в глазах его появились слезы.
— Скажите, Кабаев… — Влодзимирский пристально посмотрел на допрашиваемого. — Скажите… ваши показания… правда?
— Мои показания? — переспросил Кабаев. — Мои показания соответствуют интересам следствия.
— Да. Да… Отдыхайте, Кабаев.
Арестованного увели.
— Давайте-ка, друзья, пораскинем мозгами, — обратился Влодзимирский к своим помощникам — Мироновичу и Бурову. — На мой взгляд, версия о подготовке покушений на Сталина, Калинина и других выглядит неубедительно. Нелогично, когда лица, ответственные за безопасность вождей, сами организуют и исполняют покушения. Их можно было бы понять, если бы организовывался государственный переворот. Там риск оправдан, потому что в случае удачи они получают доступ к высшим государственным должностям. Но в данной ситуации… Они ж не могут не понимать, что рискуют головой.
— Но Дагин признает факт подготовки, — возразил Миронович.
— Признает. И Кабаев признал… после порки. Нет. Эту линию надо сворачивать. Она к добру не приведет.
— Давайте отрабатывать ее походя. За основу взять отравление Аллилуева, — не сдавался Миронович. Велик был соблазн размотать крупное дело.
— Аллилуев? Здесь, пожалуй, больше шансов. На этот шаг они могли пойти, потому что есть на кого отвести удар. На врачей прежде всего: передозировка серных ванн. Далее — поездки Аллилуева в Гагры на прогулку, встречи с Блюхером и другими… Мало ли где его могли подкормить.
— Аллилуев не личность. Зачем он им нужен? — засомневался Буров.
— Не личность, — подтвердил Влодзимирский. — Но он родственник Сталина. Опальный родственник. В случае его убийства возникают суды-пересуды, сомнения, подозрения, словом — общественный резонанс. Ложится тень на Сталина…
— А если мы докажем, что он отравлен группой Малкина — мы эту тень с имени вождя снимем, — подхватил Миронович.
— А как же быть с обнародованным заключением врачей? — снова высказал сомнение Буров.
— Какое нам дело до врачей! — усмехнулся Влодзимирский.
— Докажем отравление — займемся врачами, — поддержал его Миронович. — Но от версии подготовки покушений на вождей отказываться нельзя, тем более что в делах Малкина и других материалы на этот счет имеются.
— Ну, давай. Тебе не терпится отличиться — поручаю. Работай.
— У меня есть вырезка из газеты, — с тоской глядя на Влодзимирского, сказал Буров. По всему было видно, что решение об отработке версии об отравлении Аллилуева ему пришлось не по душе. — Там заключение СМЭ по Аллилуеву. Я сейчас, через минутку притащу ее. — Он быстро вышел, и не успели помощник начальника
— Это, Буров, официальный документ, который следствие вполне может опровергнуть. Тромбоза могло и не произойти, если бы убийцы, подсыпав яд, не создали для него благоприятные условия. Ведь так? Так. Даже если мы не докажем отравление, разговор о нем с подследственными будет стимулировать их сговорчивость. Так что игра стоит свеч! — Влодзимирский резко поднялся. — Ты, Буров, стал не в меру осмотрителен. Ладно. Я тебя к этому делу привлекать не буду.
— Да я, товарищ капитан, ничего, я не против, только хотел ввести в курс дела, чтобы знали точку зрения официальной медицины.
13
Утром надзиратель подал в кормушку вместо обычной тюремной баланды порцию горячей гречневой каши, обильно сдобренной сливочным маслом.
— Оказывается, в Лефортово есть сливочное масло? — улыбнулся Малкин.
— Не для всех, — ответил надзиратель. — Это вам подарок от товарища Сергиенко. По его просьбе тюремное начальство распорядилось, — угрюмый затворник расплылся в щедрой улыбке, обнажившей коричневые зубы.
— Ну, спасибо, если так, — Малкин поднял глаза на надзирателя и застыл в недоумении: память выхватила из далекого прошлого образ юного красноармейца, почти ровесника. — Послушай… брат, — произнес он срывающимся полушепотом, пристально глядя в глаза надзирателя, — глазам не верю… Может, вспомнишь? Восемнадцатый год… Ленинский декрет, помнишь? «Социалистическое отечество в опасности», помнишь? Отряд добровольцев, мы с тобой рядом, в одной шеренге… Ну? Вспомнил? Тебе тогда котелка не досталось, хлебали из моего… Петроградское направление… Ну?
Надзиратель вспомнил. Испуганные глаза его метнулись по коридору вправо-влево:
— Тихо. Поговорим потом. Чем помочь?
— Перешли в Краснодар письмо. Нужны бумага, карандаш…
— Так нельзя. Обнаружат — расстреляют. Вот, — он протянул ему обрывок оберточной бумаги, — пиши на этом. В случае чего — скажешь подобрал… придумаешь где…
— Чем писать-то?
— Карандаш не дам. Обнаружат — хана.
— Чем же?
— Ну, хоть… кровью.
— Кровью? — у Малкина перехватило дыхание.
— Так все делают… После допросов у каждого столько ее хлещет… Можно книгу написать, не то что письмо. Палочку из хлебного мякиша скатай и пиши.
— Спасибо за науку.
— А карандаш нельзя. Сразу спросят, где взял, — надзиратель заговорщицки улыбнулся, подмигнул, помялся, закрыл «кормушку» и ушел. Малкин, растроганный, остался стоять у двери, держа в руках миску с дымящейся кашей.
Он не стал дожидаться очередного допроса. Зубами прокусил мизинец.
«Краснодар, крайком, Ершову, — писал он телеграфно, экономя бумагу, время и кровь. — Нахожусь Лефортово. Подвергают жестоким пыткам. Страдаю без вины. Подписываю все, что требуют, нет сил терпеть. Помоги выкарабкаться. Преданный партии, Сталину — Малкин». Последняя строчка для следствия, если записка попадет в его руки.