Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— При чем тут друзья? Кто захочет раскрыться в этой ситуации.
— Ты хочешь сказать, что…
— Что нас с тобой это не касается. С тобой я говорю, как с самим собой. Надеюсь, ты тоже. Но ты дополнил мои сомнения еще одним: действительно, чья инициатива? ЦК или НКВД?
— Если бы НКВД — ЦК давно поставил бы его на место.
— Вот видишь! А что делает ЦК? Принимает решения, которыми полностью развязывает руки НКВД Значит, заинтересован?
— Я бы не сказал так определенно.
— Заинтересован. Ты заметил, как ловко наше краевое руководство списывает на козни врагов все свои ошибки и промахи?
— Конечно. Это его главный козырь.
— Вот! Значит, держать общество в постоянном напряжении выгодно даже с этих позиций. Или я не прав?
— Вероятно, прав.
— Но ведь провалы не всегда результат деятельности краевого начальства.
— Сколько людей отрываем от плуга, от станка и отправляем невесть Куда…
— Страна строится. Нужны лес, уголь, металл, много чего. Где взять рабсилу, чтобы все это добыть? Вот тут на помощь приходит пресловутый троцкизм.
— Как это?
— Так это! Помнишь вопли Троцкого о милитаризации труда, о создании рабочих армий, ударных батальонов, о слиянии военных округов с производственными единицами? Помнишь?
— Да.
— Сталин материализовал эту идею Троцкого. Властью НКВД он построил концентрационные лагеря, наполнил их дармовой мобильной рабсилой, а во главе великих строек поставил ГУЛАГ. Можно не продолжать?
— Да. Спасибо, что просветил. Признаюсь, я мыслил так же, но полной уверенности не было. Кстати, о Бухарине…
— Спать!
— Пару минут! — взмолился Кабаев.
— Ну?
— Как ты считаешь, были основания для его ареста?
— А как ты думаешь?
— По-моему, он жертва соперничества.
— А по-моему, никакая не жертва. Этот маленький шустрый человечек с блестящими честными глазами и добродушной улыбкой — личность на редкость жуткая.
Разве не он в унисон с Троцким вопил о милитаризации труда? А кто утверждал, что пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала прошлой эпохи? Нет, брат. Мне его нисколько не жаль. Если его завтра все-таки расстреляют, это будет справедливо.
— Сурово ты с ним… И все же, знаешь, я согласен. Мне его непоследовательность не по душе. Ошибается, кается, снова лезет в бутылку, приобретает единомышленников, бросает их на произвол судьбы, идет с повинной… Изворачивается, как проститутка на трапеции.
— Такой он, любимец партии. Ладно, хрен с ним. Я пошел спать, а ты как хочешь.
Кабаев заснул, как только голова коснулась подушки.
Малкин долго и мучительно ворочался. Вспомнился Колеух, и по мере того, как удалялся сон, а в голове утверждалась ясность, росло раздражение против этого человека. Вспомнился пересказанный ему секретарем парткома горотдела Аболиным разговор с Колеухом, который состоялся при утверждении его на бюро горкома: «Аболин? — Колеух посмотрел на меня как-то странно, невидяще, и повел носом, словно принюхивался. — Выдвиженец Малкина, что ли?» «Почему выдвиженец? Я избран тайным голосованием». «Как у вас избирают — мы знаем, — сказал с такой, знаете, ехидненькой усмешечкой. — Вы в связях Малкина с врагами партии и народа Гутманом и Лапидусом разобрались?» «А что нам с ними разбираться? Связи как связи, служебные и не более того». «Вы хотите сказать, что он не выполнял их вражеских указаний?» «Я хочу сказать, что именно он вывел их на чистую воду и разоблачил как врагов». «Ну, это еще вилами по воде писано, кто разоблачил». «Для вас, может быть, вилами по воде. Для нас — очевидно, потому что большинство из нас участвовало в их разоблачении». «Смотрите, как вы бы со своей очевидностью не проворонили врага. Так случается, когда у коммунистов притупляется поэтическая бдительность». «Врага мы не провороним» — ответил я ему недвусмысленно, — «тем более что он, кажется, стал проявлять активность». Больших усилий стоило Малкину сдержаться тогда при Аболине, чтобы не позвонить Колеуху и не наговорить ему резкостей. Оставшись один, он застонал от обиды и дал себе клятву отправить Колеуха вслед за его предшественниками. Прошло уже два месяца, а раненное самолюбие продолжало кровоточить.
Патологическая ненависть к первым секретарям городских, районных комитетов ВКП(б), с которыми по долгу службы Малкину нередко приходилось
В принципе ему было наплевать на то, как строит свои отношения городской или районный комитет с кем бы то ни было. Однако вмешательства в дела НКВД, тем более — в святая святых этой службы — агентурную работу, Малкин допустить не мог.
И когда в первые дни работы в Сочи первый секретарь райкома Осокин потребовал представить ему для ознакомления в порядке контроля личные и рабочие дела агентов, Малкин заявил категоричное «нет». Осокин не смирился. Желание проникнуть в тайны совершенно секретной службы ГО НКВД перебороло здравый смысл и он, не поставив даже в известность Малкина, поднял вопрос об агентуре на очередном заседании бюро горкома партии. Не вникая в суть, поставил вопрос ребром: обязать Малкина представлять в райком полную информацию об агентах и проводимой ими работе по первому требованию ответственных работников городского комитета партии.
Со свойственной ему импульсивностью Малкин соорудил на левой руке комбинацию из трех пальцев и, тяжело опустив ее на стол перед Осокиным, мрачно произнес:
— А вот этого не хотели? Может, вам еще и с присыпочкой? — Он потряс щепоткой над «комбинацией», словно солью посыпал. — А может, кто-то желает еще и камеру в местном ДПЗ с видом на море? Камеру я вам устрою в кратчайший срок даже если не будет на этот счет решения бюро.
Члены бюро, как по команде, опустили головы и затаились, с опаской поглядывая на немудреное малкинское сооружение.
— Слушайте меня внимательно все, в том числе и вы, товарищ Осокин: отныне и навсегда каждый случай обращения ко мне по вопросам агентуры буду рассматривать как вражескую вылазку или попытку использовать совершенно секретную оперативную информацию в преступных целях. Командовать собой в этих делах никому, в том числе и вам, товарищ Осокин, не позволю. Райком будет получать от меня информацию в объеме, установленном Наркомвнуделом, и под личную ответственность первого секретаря. Если содержащиеся в ней сведения станут достоянием кого бы то ни было, первый секретарь будет нести ответственность в соответствии с законом. А вообще, уважаемые члены бюро, я бы вам посоветовал заниматься своими партийными делами. У меня как у члена партии к вам очень много серьезнейших претензий. Вы основательно обюрократились. Не бываете в низовых организациях. В лицо знаете лишь тех секретарей парткома, к которым обращаетесь по личным вопросам. Самокритика глушится. Партпропаганда не развернута, массовая агитация хромает на обе ноги. Нами вскрыто немало фактов притупления классовой бдительности, сползания отдельных коммунистов с большевистских позиций. Подавляющее большинство парторганизаций не мобилизовано на разоблачение и уничтожение врагов партии и народа. А может, вы намерены разоблачать их при помощи моей агентуры? Или, наоборот, с помощью полученной информации о ее работе мешать разоблачению? Я думаю, на очередном заседании бюро, а еще лучше — на пленуме у вас хватит партийной принципиальности обсудить вопрос о работе бюро, а точнее, о серьезных недостатках в работе бюро и его первого секретаря товарища Осокина. Учитывая сказанное, предлагаю вопрос об агентуре НКВД, поднятый Осокиным, с обсуждения снять и впредь ни одного вопроса о деятельности госбезопасности без согласования со мной на обсуждение бюро не выносить.
Отповедь Малкина была столь неожиданной, уничижающей и многообещающей, что никто из присутствующих не решился нарушить возникшую после его монолога тишину. Все глаза с трусливой надеждой обратились к Осокину, а тот торопливо перебирал бумаги на столе, делая вид, что ищет потерявшийся документ, и собирался с мыслями. Наконец, решительно хлопнув корками первой попавшейся папки, отложил ее в сторону и уныло, пряча глаза, просипел пересохшим ртом:
— Товарищи члены бюро! Поступило предложение товарища Малкина, чтобы затронутый вопрос с обсуждения снять. Я думаю, товарищи члены бюро, что хорошо аргументированное предложение товарища Малкина о снятии вопроса с обсуждения следует принять, тем более что вопрос этот в повестке дня не значится и возник походя. Кто за это, прошу поднять руки. Так. Кто против? Нет. Кто воздержался? Тоже нет. Принимается единогласно.