Король-паук
Шрифт:
За бутылкой вина он задал ему этот вопрос. Но Бернар, вспыхнув до корней волос, сказал:
— Герцогу я этого не скажу!
Будучи дипломатом, которому доверялись очень ответственные поручения, а также находясь в близких отношениях со многими высокопоставленными персонами, герцог-архиепископ считал своим долгом знать все тайные пружины, приводящие в действие французскую знать. И, будучи хорошим приятелем Бернара, он понимал, что лишь чувство глубочайшего стыда могло вызвать румянец на щеках Бернара д’Арманьяка.
Сидя в небольшой комнате в личных покоях Арманьяка, он сказал:
—
— Нет, ни герцогу, ни другу. Это позорная история.
Хитрость опытного дипломата и гордыня высокопоставленного священнослужителя, занимающего архиепископский трон, сменилась естественной добротой обычного священника. Он не мог спокойно сидеть и смотреть, как мучается угрызениями совести хороший человек.
— А могли бы вы сказать об этом священнику?
— Если вы сохраните тайну исповеди.
— Разумеется, раз вы этого хотите. — Он отодвинул бокал с вином и накинул на плечи смятую епитрахиль, которую он всегда носил с собой.
— Теперь можете говорить.
Сначала Бернар говорил неуверенно, как будто что-то в себе преодолевая. Затем речь полилась свободно, как будто он испытывал облегчение от того, что может кому-то открыть свою тайну.
— Вы знаете молодого Анри, того юношу, который отправился разыскивать короля?
— Красивый мальчик, — ответил герцог-архиепископ. — Он недавно принят на службу к графу Коменжу. Хорошо воспитан, учтив, о нём очень хорошо отзываются, думаю, в скором времени дамы обратят на него внимание.
— Уже обращают.
— Я не вижу в нём ничего необыкновенного, может быть, только то, что он разговаривает с братом Жаном на латыни. И это меня удивляет.
— Он — мой... — Бернар замолк.
— Если случайно этот юноша является вашим родным сыном, — сказал герцог-архиепископ, — я не стану судить вас строго. Таким людям удаётся добиться многого. В Европе их полно.
— Как я хотел бы этого!
— Незаконнорождённый ребёнок не является бесчестьем для отца.
— Но является таковым для матери, — с горечью сказал Бернар.
— К сожалению, это так. Но в конце концов, среди простых людей... — не зная, что сказать, он пожал плечами. — Возможно, из-за того, что они живут рядом с животными. Раньше мне часто приходилось отпускать грехи крестьянским девушкам. Ведь нельзя сказать, что они нехороши собой или не могут вызвать страсть у мужчин. И я понимаю, как тяжёл их крестьянский труд, как безрадостна и тосклива их жизнь и почему они с такой готовностью открывают свои объятия молодому хозяину, а иногда и не очень молодому.
— У меня есть племянница, ваше преосвященство. Мать Анри — не деревенская красотка.
Герцог-архиепископ бросил на него испуганный взгляд, полный сочувствия, с болью понимая, чего стоит этому гордому человеку сделать столь невероятное признание.
— Я очень опечален и удивлён. Мадам Изабель! Даже не могу себе представить, как могло произойти такое! Вы — не отец этого юноши. Но дядя и племянница! Это же кровосмесительство!
— Когда я сказал, что мне хотелось бы иметь Анри своим сыном, я имел в виду не это. Не надо представлять дело хуже, чем оно есть на самом деле. Я не в этом хотел вам признаться. Я уже давно
— Вы исповедовались? — герцог-архиепископ нервно перебирал епитрахиль.
— Мне было стыдно. Я знал, что тайна исповеди будет соблюдена.
— Доверьтесь другу и французскому дворянину, — сухо произнёс герцог-архиепископ, — или лучше прекратим этот разговор. — Он снял епитрахиль и сунул её за пояс. Затем снова потянулся к бокалу.
У Арманьяка, который уже выболтал самое страшное, впутав в свою историю племянницу, не было другого выбора, кроме как продолжить свой рассказ.
— Тогда я расскажу вам, как своему другу и как дворянину, который не сделает ничего, что могло бы пойти во вред королевской семье.
— Я никогда ничего не делаю кому-либо во вред.
— И ещё как смелому человеку, который бы не хотел, чтобы мой необузданный племянник убил юного Анри.
— Я не думаю, чтобы он так возненавидел этого юношу. Мне кажется, он не очень-то и смотрел на него, когда тот принёс жаровню. У меня создалось впечатление, что всё его внимание было отдано кормилице наследника.
— Кормилица, о которой вы говорите, — сказал Арманьяк, — как то и требуется и что все, кроме вас, заметили, является обладательницей необыкновенно больших и белых грудей. Жан тут же загорелся и от охватившей его страсти весь содрогнулся, и притом его взгляд упал на Анри. Лицо его потемнело, он судорожно вздохнул. Я уверен, что в ту секунду, хоть он и был охвачен страстью, но всё же успел уловить сходство между ним и моей горячо любимой сестрой.
— Сёстры не могут быть уж слишком горячо любимыми, друг мой.
— Нет? Разве нет?
Глава 4
— Возможно, от внимания вашего преосвященства, соблюдавшего обет безбрачия, ускользнул тот факт, что лет десять назад женская мода, особенно пышные юбки могли легко скрыть состояние женщины, — не без лёгкого ехидства произнёс Бернар д’Арманьяк.
— Не злитесь, Бернар, не нужно тыкать меня носом в мой обет безбрачия. Возможно, от вашего внимания и ускользнуло, что священник всю свою жизнь обречён сидеть и слушать признания в самых различных человеческих слабостях. И я не могу сказать, что не имею никакого представления об изменениях в женской фигуре при беременности, а также о женских ухищрениях, направленных на то, чтобы их скрыть.
— Анри не должен был родиться.
— Но Господь рассудил иначе.
— К моему стыду и стыду дома Арманьяков.
— Юный Анри скорее делает честь вашему дому, а не позорит его. Хотя я могу себе представить, в насколько сомнительное положение ставит его существование мадам Изабель.
— Она даже не подозревает о его существовании.
— Вы хотите сказать, что мать не знает собственного сына?
— Да, это так. Изабель не знает, что у неё есть сын.
— Возможно, такие вещи и случаются, хотя я за свою жизнь никогда о подобном не слышал. — Глаза его сузились. — Я знаю, почему вы это сделали. Расскажите мне, как это случилось. Жаровня?