"Король" с Арбата

Чачин Владимир Михайлович

Ничего из его слов разобрать нельзя, а вот по голосу, по тому, как он то громко, то тихо говорит, я себе представил, что ему было очень трудно пробраться к нам, в Советский Союз. Я даже услышал, как он перепиливал решетку и по нему стреляли фашисты. И еще он, конечно, говорит, что немецкие рабочие никогда не начнут войну с советскими рабочими.

Он закончил. Мы все хлопаем. Старшеклассники кричат: «Рот фронт!»

Потом учительница по-немецкому стала переводить. И надо же! Все совпало. Как

я думал, так и есть.

Мы опять долго хлопаем. Вспыхивает свет. За красным столом только Наташа, наш директор школы и учительница по немецкому языку.

В зале нарастает торжественная и какая-то очень тревожная песня. Словно чапаевский горнист зовет дивизию в атаку:

Заводы, вставайте,

На битву шагайте…

Я смотрю на Мишку. Он весь подтянулся, руки по швам, глаза направлены куда-то далеко-далеко, может быть, туда, откуда бежал немецкий коммунист. Мишка поет как-то очень сурово, даже грозно:

Не страшен нам белый

фашистский террор,

Наш лозунг - всемирный

восстанья костер.

Так же торжественно поют все ребята, и только Славик стоит молча, крепко зажав в руке свое оружие - маленький перочинный ножичек.

Из школы мы вышли вместе с Наташей.

Она смотрит на часы, торопится:

–  Мне к метро, ребята.

–  Мы вас проводим.

Наташа разрешает только до угла.

–  А теперь я сама дойду. Спасибо.- Она быстро жмет нам руки, делает пионерский салют и исчезает за углом.

–  Пошли за ней,- предлагает Мишка.

–  С ума сошли,- говорит Лидочка,- дети. Какое вам дело, кто ее ждет? Ну-ка, домой.

–  А я знаю,- тоскливо говорит Женька,- ее какой-нибудь парень ждет.

–  А тебе что?
– набрасывается Лидочка.

–  Ну, все-таки… Ведь она же наша, Наташа… Нельзя так.

–  Что нельзя?

Женька переминается, на нас смотрит.

–  Эх, была бы сейчас зима,- вздыхает Мишка,- я бы ему снежком залепил.

–  За что?

–  Да так просто. Пусть с ней не ходит.

–  Вот дикари!
– громко удивляется Лидочка.- А ну, марш домой!

Идем гуськом друг за дружкой. Мишка приотстал, все оглядывается.

–  А все-таки жаль, что сейчас не зима,- переживает он.

* * *

Утром будят очень рано. За окном еще не ходят трамваи. В комнате все серо.

–  Скорее,- торопит мама.- Поближе очередь займем. Она пересчитывает деньги, прячет их куда-то под синий

платок, мне сует авоську, будит Нонку:

–  Ну, мы пошли за костюмом.

Нонка что-то бормочет, поворачивается к стенке.

Выходим во двор. Кругом все тихо. Даже воробьи спят.

Из

Мишкиного парадного выходит военный. Я было поднял руку для салюта, но это не летчик. У него другая форма. И он какой-то весь хмурый. Руку держит на расстегнутой кобуре. За ним показывается Мишкин отец. Увидал нас с мамой, как будто что-то сказать хотел, да только слабо улыбнулся, махнул рукой. За его спиной еще один военный. На нас строго посмотрел, ладонью подтолкнул летчика в спину. Скрипнула калитка и закрыла всех троих. За воротами вдруг затарахтел мотор отъезжающей машины.

Мне страшно.

–  Что это, мама?
– трогаю ее за рукав. Она стоит, не слышит.

В раме окна - белый Мишка.

–  Что это, мама?

Она все так же стоит, зябнет.

К нам бежит Мишка. Уткнулся в мамину грудь, дрожит.

–  Ничего, Мишенька, ничего, сыночек,- гладит его по голове мама.- Разберутся… все будет хорошо… Ничего, сыночек.

Спотыкаясь, выходит Мишкина мама. Она в одной тапочке.

–  Ничего не пойму… Ничего не знаю,- дрожат у нее губы.- Пойдем, сынок.

Она уводит Мишку, согнутого, сжатого в комок.

–  Что это, мама?
– опять спрашиваю я.

–  Не знаю, Алеша,- маму всю трясет, она ищет рукой стену, бормочет:-Может, самолет он поломал… не знаю… Пойдем скорее.

Мы бредем по пустой Плющихе. Мама разговаривает сама с собой:

–  Господи, на каком же трамвае нам? Всю память отшибло. На пятнадцатом? Нет, сорок седьмой. Или на пятом?

–  Мама, я к Мишке вернусь,- говорю я.- Костюм потом купим.

Она тянет меня за руку, сердится:

–  Еще чего захотел. Ну, господи, какой же наш трамвай?

Наконец мама вспоминает номер трамвая, и мы, обнявшись, стоим на пустой остановке.

И все- таки мы опоздали. Уже с Каменного моста видно много людей. В толпе разъезжают конные милиционеры. Мама тянет меня в самую гущу. Но к дверям магазина не пробиться. Там люди тесно прижались друг к другу, руками сплелись.

–  Алешенька, как же мы так,- шепчет мама,- опоздали. Давай пролезай вперед.

Я не могу пролезть. Пуговицы от рубашки вдавились мне в грудь. Лицо сплющилось об чью-то спину.

–  Осади! Осади!
– кричат сверху милиционеры.

–  Алеша, где ты?
– слышу я голос мамы.

–  А ну, осади! Назад!
– хранят над головой лошади.- Гражданка, назад! Гражданка в синем платке! Назад!

Я вижу, как конный милиционер оттаскивает за платок маму. Она вырывается, платок соскользнул.

Я бью ногами лошадь, молочу кулаками по коленке милиционера, кусаюсь.

–  Сволочи!
– кричу я.- Я Сталину напишу!

Конный отпустил маму и - на меня. Я под лошадь. Он завертелся в толпе, потерял меня. А я потерял маму.