"Король" с Арбата
Шрифт:
Правда, есть зеркальце у Григория Ивановича, но он почему-то упрямо не дает нам посмотреться: «Не девицы красные».
Мы уже давно не знаем, какие мы. И вот сейчас Женька просит меня описать словами, какой он есть. Не хочется говорить всю правду, и я сочиняю.
На меня смотрит Женькино лицо. Худое, грязное. Острые позеленевшие скулы и нетерпеливый вопрос в запавших красных глазах.
– Ну?
– спрашивает Женька. Я раздумываю.
– Ну?
– переминается он и лихо сдвигает набок каску.
–
– Как до войны?
– Еще лучше. Что-то мужественное. Лицо как на бронзовой медали.
Женька трогает подбородок, сокрушается: •- Жаль, не растут…
– Теперь ты меня,- прошу я.
Женька разглядывает меня, цокает языком.
– Вообще, что-то есть… Что-то такое есть…
– А что «что-то»?
– Глаза большие, Алешка. Круглые.
– Это у него от страха,- уточняет пограничник. Пончик просит Женьку описать и его тоже. Покорно моргает грустными глазами, трет полосы на щеках. Женька отказался, заявив, что у него не хватит красок достойно описать славного защитника Родины Пончика.
Я прошу зеркало у Григория Ивановича, он не слышит, увлекся биноклем. Пограничник тоже попросил. Ему политрук дал посмотреться и сейчас же отобрал, спрятал в карман: «А вы не красные девицы»…
– А он?
– показывает Женька на пограничника. Григорий Иванович опять ничего не слышит, прилип к биноклю. Нарочно он, что ли?
Пограничник уселся поудобнее на дне окопа, изучает подметку сапога, ушел в воспоминания.
– В этих «джимми» в увольнение ходил. К Насте… Мы трогаем великолепные хромовые голенища.
– Н-н-да,- вздыхает пограничник,- когда началась война, я выскочил от Насти разогретый, без сапог… в одних часах…
– Перестаньте,- сухо говорит Григорий Иванович.
– Виноват, товарищ политрук.
Мне неловко. Женька по сторонам смотрит, а Пончик за штык спрятал лицо и на красной щеке долго качается тень штыка.
– Ну, значит, началась война,- косится на политрука пограничник,- И расстались мы с Настей. Ты слышишь, Григорий Иванович?
– Угу,- отвечает политрук,- слышу.
– Вот, значит, все бы хорошо, с мужем у ней развод намечался…- ты слышишь, Григорий Иванович?
Григорий Иванович кивает.
– Я ее сынишку на Первое мая к нам на заставу привел. На детский праздник. И командир заставы - тот ничего. Яблоко дал, спросил, когда ему в школу. Слышишь? Григорий Иванович?
– Угу.
– Ну вот, значит, как было…- он задумывается, рукавом натирает разбитый лакированный козырек своей зеленой фуражки.- Эту фуражку Настя любила примерять,- сообщает он и любовно нюхает подкладку.
–
– И то правда,- вздыхает пограничник и медленно, медведем пробирается вдоль окопа.
Вскоре вернулся. На голове - чья-то помятая каска. Попросил зеркальце у Григория Ивановича, полюбовался, сказал:
– Никогда не носил. Целоваться в ней несподручно.
– Зато спать хорошо,- говорит Женька.- Внутри ремни. Голова все равно, что на подушке.
– Григорий Иванович, вам не приходилось обниматься в этой кастрюле?
Политрук не отвечает. И вдруг по окопу понеслось:
– Тайки!
– Внимание! Танки!-почему-то приседает Григорий Иванович.- Спокойно, товарищи! Спокойно! Гранаты, бутылки к бою!
Мы слышим далекий рокот, тяжелый лязг металла. Со стен окопа осыпается земля. Я выглядываю из окопа, вижу несущуюся на нас стену пыли и впереди нее, блестя металлом на солнце, будто не касаясь земли, несутся танки. Подпрыгивая, они кланяются на ходу длинными стволами пушек.
Грохот все нарастает. Уже не слышно никаких команд. Сплошной рев моторов, скрежет металла. Кажется, гудит на голове каска.
– Алешка!
– тормошит меня Женька.- Чиркай бутылку!
Нестерпимый грохот над головой, в самом окопе, даже под землей.
– Чиркай!- кричит Женька.
В руках у меня клокочет пламя длинной спички и вдруг что-то лязгающее черное над головой мгновенно обдает жаром, горячим маслом и мигом пропадает. Куда-то за окоп, в клубы пыли, дыма кидаю обжигающую руку бутылку.
Вижу, как трясутся руки у пограничника. Он резко встряхивает ручную гранату, размахивается, но граната срывается с руки, плюхается на дно окопа. Она шипит, крутится. Вдруг жуткая тишина сжала уши.
– Раз… два,- почему-то считаю я и вижу-пограничник накрывает гранату своей каской, плюхается на нее сверху животом. Страшный взрыв вышвыривает меня из окопа. В глазах огонь, земля и, кажется… сапоги пограничника…
…Мне жутко. Куда-то отлетела винтовка. Ползаю в едком дыму, шарю по траве. Наткнулся на Пончика. Он лежа беспрерывно клацает затвором, стреляет. А вот, кажется, и моя винтовка. Рванул затвор: заряжена. Совсем рядом на наш окоп бегут фигуры людей в чужой форме.
– Так это же немцы!-соображаю я и, не целясь, дергаю спуск. Лишь бы скорей, лишь бы успеть. Они залегли близко за нашим бруствером. Чья-то команда, кажется, это Григорий Иванович:
– Гранатами, огонь!
За окопом частые взрывы, фонтаны из огня, дыма.
– Товарищи! В штыки! За нашу Советскую Родину!
– В штыки!-дико визжит мне в ухо Пончик. Винтовка трясется у него в руках.- Они боятся штыков!
– За Ро-о-о-дину-у! За Ста-а-а-лина-а!-оглушительно, несется над полем.