"Король" с Арбата
Шрифт:
– Опять?
– удивляется Лидочка.
– Ну, это уже исторический фильм,- поправляет Славика Лева,- а нам нужно сегодняшний день.
– А он и сегодня смотрит,- упорствует Славик.- Мы с малышами в пряталки играли, я залез за сарай и все видел.
– Неужели?
– часто моргает Лидочка.
– Слушай, молекула, катись отсюда,- говорю я Славику.- Ну, давай двигайся, радость моя.
– Пойдем, Славик,- встает Лидочка,- мне тоже пора. Они уходят. Лева потирает лоб, вздыхает:
– Вот это и называется киносценарий.
* * *
После
– Алешка, не болтай ногами.
А я уже не Алешка, а купец Калашников. Читаю свою роль. Стараюсь погромче. Ору на весь класс:
Уж ты где, жена, жена, шаталася,
На каком подворье на площади…
Тетя Агаша в дверь заглянула, кивнула учительнице, успокоилась.
Уж гуляла ты, пировала ты,
Чай с сынками все боярскими!…
Пелагея Васильевна морщится:
– Ты зачем орешь?
Да ведь она же моя жена,- киваю я на Лариску.
– Но ты же ее любишь… Понимаешь, любишь. Ведь так у Лермонтова?
Эх, при чем здесь Лермонтов? Ну то Лермонтов, а то мы. Теперь свою роль читает Лариска. За ресницы глаза спрятала, руками кофточку теребит, говорит тихо-тихо:
– Государь ты мой, красно солнышко,
Иль убей меня или выслушай!
Потом она чугь-чуть помолчала, начала читать дальше и прямо вот-вот расплачется. У ней в горле какие-то перегородки. Вроде как кричать хочет, а ее что-то душит.
И он стал меня целовать-ласкать
И, целуя, все приговаривал…
Гога громко хохочет.
Пелагея Васильевна карандашиком постучала, он осекся. Мне сейчас очень нравится Лариска. Вот это да! И где это она так научилась? Надо же!
Как это здорово у нее про поцелуи. Ну, хотя это не у нее, а у Лермонтова.
И ласкал он меня, целовал меня,
Живым пламенем разливаются
Поцелуи его окаянные…
Лариска локтем закрылась, голову вниз. Гога прыскает. Мне не по себе: «Может быть, дело совсем не в Лермонтове?»
– Так, хорошо,- говорит Пелагея Васильевна.- Теперь ты, Алеша.
– Что?
– Продолжай.
– Чего продолжать?
– Ну, смотри в книгу и читай роль.
Я. смотрю в книгу… Неужели они вправду уже целовались? А может быть, она такая уж актриса?
– Ну, читай же, Алеша.
– Значит, так… В общем, так… «Я скажу вам, братцы любезные, что лиха беда со мной приключилася…»
– Громче,- просит Пелагея Васильевна.- Ты, что? Умиающий? Повтори-ка.
А что мне жалко, что ли, вздохнул поглубже и…
Опять тетя Агаша в дверь просунулась. Не уходит. Стоит с ведром и шваброй, слушает.
Я замолчал. Пелагея Васильевна ничего не говорит. Все молчат. Только тетя Агаша на швабру хмурится, тихо сморкается:
– Да, да… все правда… так вот и в жизни…
И пошла себе, цепляясь в дверях ведром со шваброй.
Пелагея Васильевна книжкой шелестит, Гога снова роли бормочет, Лариска у окна вертится, себя разглядывает, Женька тренируется бровями шевелить. Он ведь царь: ему нужно на всех людей страх нагонять. А Мишка просто опричник, слуга царский. У него слов нет. Он только за столом должен сидеть и кубки поднимать. Говорили, что ситро будет к царскому столу. Ну, а пока ситро нет, так зачем же Мишке притворяться? Он просто сидит, на стены смотрит, портреты вождей изучает.
– Ну, так,- задумывается Пелагея Васильевна.- В общем, все хорошо. Теперь по ходу песни вы должны драться. Вот ты, купец Калашников, и ты, опричник Кирибеевич. Как это у вас получится, я не знаю.
Она смешно пожимает плечами, близоруко щурится:
– Я просто не знаю, как мужчины дерутся.
Мы наперебой поясняем. Она, конечно, ничего не понимает, все время морщится:
По- моему, в рассказе о драке нельзя избежать слова «морда», это Пелагее Васильевне очень не по душе. Она просто не понимает, что по лицу не бьют, а уж если бьют, то, конечно, «по морде».
– У Лермонтова сказано про два удара,- говорит учительница.- Первым ударяет Кирибеевич и удар попадает в грудь Калашникову. Вот слушайте:
Размахнулся тогда Кирибеевич
И ударил впервой купца Калашникова…
Мне как- то очень ясно представилась широкая грудь купца, медный крест и росинки крови.
– Потом,- говорит Пелагея Васильевна,- ударяет купец Калашников. Вот слушайте: