Король Шломо

Малкин Давид

Когда король Шломо уезжал в Эцион-Гевер, он хотел оставить вместо себя Рехавама: ведь тому пора было готовиться принять правление страной. Но хорошо, что вместо короля тогда остался командующий Бная бен-Иояда. Во время бунта строителей-эфраимцев Рехавам с его молодыми советчиками наверняка устроил бы кровавое побоище и отпугнул бы от Ерушалаима все племена иврим.

Последнее время они виделись редко и почти не разговаривали. Шломо всё ждал, что Рехавам придёт к нему и расскажет, чем он занят, о чём размышляет, поинтересуется делами в стране, попросит совета. Сын не появлялся, от расспросов уходил – может, был чем-то обижен. Чем? Шломо не находил ответа и мучался.

Но

жён своих и сына Рехавам любил. Бывая в его доме, король Шломо думал: «Наама была права, наверное, это любовь дал нам Господь в утешение за неизбежность смерти. Когда мужчина молод – любовь к женщине, потом – к ребёнку, а в старости – любовь к самой жизни, которая заканчивается. Как говорила моя Наама, “сильна, как смерть, любовь…”

Вспоминая Нааму, Шломо всегда начинал тосковать по осенним прогулкам с ней в горах, среди влажной прохлады Иудейской пустыни… На покрытых щебнем склонах гор цвели нарциссы – любимые цветы Наамы. Она становилась перед цветком на колени и дышала на него, будто хотела отогреть душистую и нежную головку цветка, всегда немного наклонённую набок.

Было уже за полночь, когда Шломо вышел из дома и направился к Храму.

Служба закончилась, люди разошлись по домам. Стражники впустили Шломо во двор, он вошёл и огляделся. Подумал: жертвенник поставили правильно, на то самое место, где Бог сотворил Адама, где Ной принёс благодарственную жертву после окончания Потопа, а праотец иврим Авраам уже занёс нож над связанным сыном своим Ицхаком, когда ангел остановил его руку.

На душе стало легче, Шломо повернулся и пошёл к Дому леса ливанского.

А в городе продолжали трубить шофары, народ праздновал окончание самого страшного дня в году – Судного дня.

Глава 27 [27]

Зимой, в солнечные дни король Шломо, подобно праотцам Аврааму, Ицхаку и Яакову, седлал ослика и уезжал в пустыню, где никто не мешал ему думать. Иудейская пустыня была рядом. После утренней молитвы король Шломо, если он в этот день не судил, не встречался с иноземными купцами и не решал важные дела, набрасывал на голову большой шерстяной платок, садился на ослика и, запретив искать его, отправлялся в объезд Масличной горы в пустыню. Там он оставался под сводом пещеры до наступления сумерек, а иногда засыпал, завернувшись в платок, и возвращался только под утро.

27

Написана под влиянием статьи рава И. Д. Соловейчика «Праведник и страдания».

Эта зима, кажется, решила вобрать в себя сразу все сезоны года. Выпадал и таял снег, часто начинался дождь, потом возвращалось солнце и высушивало склоны холмов, на которых стоял Ерушалаим. Мир, простирающийся перед Шломо, был тих и приветлив. Когда вот так всё вокруг погружалось в зимнюю прозрачность, у Шломо бывало чувство, будто Господь всматривается с небес в свои творения: в рыжую сосновую рощу на пригорке, в притихших на ветках птиц, в лужи, оставшиеся после растаявшего на дневном солнце снега, в Ерушалаим и в него, Шломо. У радости, которую пробуждал в нём ливень зимнего света, не было причины, как не было и возможности удержать эту радость. Он думал: «Всё – дом Божий: и земля, и небо, и море!»

Вчера поздним вечером, смущённый и растерянный, пришёл Шломо в Храм. К нему вернулся его детский ночной ужас. Он подолгу не мог уснуть, ему опять стало казаться, будто он один и беспомощно мечется в пространстве, переполненном

ожиданием смерти.

Через распахнутые ворота во двор Храма проникал ветер. Шломо обхватил руками столб Яхин и прижался к нему лбом. От таких прикосновений ему всегда становилось легче.

– Я настолько понимаю людей, что жизнь моя сделалась невыносимой от жалости к ним, – бормотал Шломо.

– Ты же просил у Господа мудрости, вот Он тебе её и дал.

– Я хочу покоя!

– Но ты просил у Господа мудрости, и Он тебе её дал, – повторил Храм. – И теперь ты знаешь цену всему, из чего состоит жизнь человека. Вспомни изгнание из Рая. Это была расплата за съеденный плод с Древа познания добра и зла, расплата за мудрость.

– Я зарою в землю всю свою мудрость, все стихи и притчи! – кричал про себя Шломо. – Я больше не хочу бояться ночи!

– Ты устал быть королём, Шломо, это не для тебя, – сказал ему Храм. – И прими: мудрец может познать многие тайны жизни. Но он не в силах вынести хаоса истерзанного ума. Вы, люди, беспомощны, и в вашей беспомощности – бездомны. Особенно перед лицом ночного страха.

Шломо обогнул склон холма, где стояли пастушеские шалаши. Дети украшали их цветами к празднику Суккот. У Шломо не было сил ни посмотреть, сохранился ли «их с Наамой» шалаш, ни даже взглянуть в ту сторону, где он стоял.

Задумавшись, он не заметил, как выехал на окраину сосновой рощи, растущей на песке и примыкающей к маленькому селению – с десяток едва видных над землёй домов. Часть рощи была выжжена, расчищена и перепахана под ячменное поле, а по его краю посажено несколько оливковых деревьев. Шломо остановился за ними. Неподалёку от него за плугом, в который был впряжён вол, шёл пахарь. К плугу крепилась железная воронка с семенами. Мальчик – может, слуга, а может, сын – то и дело бегал к кувшину, стоявшему под сосной, отсыпал из него зерно в глиняный ковш, возвращался и наполнял воронку. Пахарь, не останавливаясь, продолжал погонять вола. Ещё двое мужчин мотыгами били по коричневым комьям, разрыхляя землю. Остальные собирали камни под оливами и складывали из них ограду для защиты деревьев от коз.

Подошло время вечерней молитвы, люди прервали работу и, сойдясь вместе, начали повторять слова, которые произносил один из них, судя по одежде, местный коэн. Стоя в роще никем не замеченный, король Шломо произносил про себя те же слова. Это было ему непривычно и странно: общая молитва. Закончив её, люди не сразу вернулись к работе, а ещё несколько минут оставались на месте, и каждый что-то шептал. Шломо подумал: «Наверное, они говорят Ему о своих нуждах, просят помощи. Но зачем? Разве Бог не знает, что человек хочет быть здоровым, сытым, спокойно жить в своём доме и того же желает своим детям и родителям? Разве Господь не добр и не милостив? Разве Он и без нашей просьбы не делает нам добра? Обращаясь к Нему, мы называем Его нашим Отцом. А дети ведь не просят, чтобы отец кормил их, одевал и защищал.

Почему же мы просим об этом нашего Бога?»

Так и не показавшись из-за деревьев, король Шломо ушёл ещё глубже в прозрачную, не сохранившую хвою рощу. Там он увидел быстрый ручей и обрадовался. Вода пахла травой. Он напился, ещё раз с удовольствием омыл лицо, потом влажными руками обтёр грудь, шею, плечи и засмеялся – так ему стало хорошо. Он дивился своему смеху, и думал, что душа его стосковалась по радости.

Шломо спохватился: как же он забыл про ослика! Сходил за ним, отвязал и подвёл к ручью, дал напиться, потом смочил тряпку, обтёр ему ноги, достал из пояса лепёшку, поделился с осликом, и оба принялись жевать.