Король волшебников
Шрифт:
– Нам пора уезжать, но мы ее подождем.
– Это не обязательно.
– Нет уж, мы подождем. Знаешь что? По-моему, твои пегасы – зайцы, а не кролики. Зайцы больше, и характер у них покруче.
– Все равно они зайки. У меня для тебя что-то есть. – Девочка выдвинула ящик стола; разбухший от влажности, он вывалился совсем, и она достала из него пачку исчерченных цветными карандашами листков. – Это паспорта. За границей они вам понадобятся.
– Кто тебе сказал, что мы собираемся за границу?
– Я так, на всякий случай их сделала. Их надо сложить пополам.
Свои паспорта она, как видно, срисовывала с настоящих официальных бумаг: вид у них был внушительный. Сложив
Квентин как единственный ребенок хорошо ее понимал. Его родители тоже были не из тех, кто подчиняет ребенку всю свою жизнь: они предоставляли ему большую свободу и не предъявляли особых требований. А когда с тебя ничего не требуют, тебе начинает казаться, что ты ни на что путное в общем и не способен – странно, да?
– Спасибо, Элинор. Ты очень-очень нам помогла. – Нагнувшись, он чмокнул ее в беленькую макушку.
– Это тебе за пирог, – застенчиво сказала она.
– Я так и понял.
Бедная крошка. Надо будет учредить в Белом Шпиле что-то вроде попечительства над детьми.
– Вот дождемся твою маму и отплывем.
– Это не обязательно.
Но он все-таки решил подождать. Весь день они слонялись по дому и рыбачили с пристани. Квентин еще раз попытался научить Элинор узнавать время по часовой пальме и опять получил отпор. Около четырех он велел Бенедикту отвести Элинор – вопреки ее энергичным протестам – в город и оставить с кем-нибудь понадежнее. Все остальные отправились на «Мунтжак», успевший пополнить запасы воды и провизии.
Час спустя вернулся и Бенедикт, утомленный, но торжествующий. Якорь подняли при появлении первых звезд. Игра окончена, корабль идет в Белый Шпиль.
Глава 6
Странная вещь приключилась с Джулией, когда она поняла, что ее работа по обществоведению – просто фальшивка. Прямо фокус-покус какой-то: была одна Джулия, и вдруг стало две, каждая со своей памятью. Первая, с нормальными воспоминаниями, продолжала вести нормальную жизнь: ходила в школу, делала уроки, играла на гобое. И переспала с Джеймсом, что давно собиралась сделать, но почему-то откладывала.
Вторая Джулия все это время росла в ней, как паразит или страшная опухоль. Первоначальная клетка сомнения делилась без передышки. Этой Джулии не было никакого дела до школы, гобоя и Джеймса. То, что Джеймс подтверждал историю первой Джулии – он помнил, как зашел к ней в библиотеку, – ровным счетом ничего не доказывало. Таинственные силы, дописавшие за нее эссе, и с Джеймсом заодно поработали, а он на это купился: второй Джеймс так и не появился на свет.
Беда Джулии была в том, что она всегда докапывалась до правды. Всяческие несоответствия мучили ее с раннего детства: в пять лет она задавалась вопросом, почему Гуфи умеет говорить, а Плуто нет. Как может одна собака считаться хозяином другой? А сейчас ей очень хотелось знать, кто был тот ленивый ублюдок, который лазил за справками в Википедию, дописывая ее работу. Версия об агентах тайной школы волшебников, не слишком ее устраивавшая, подкреплялась второй памятью, крепнущей день ото дня.
Джулия-два крепла вместе с памятью и пила соки из первой Джулии, которая слабела, худела и скоро достигла такой прозрачности, что паразитическая вторая сущность начала просвечивать сквозь нее.
Самым смешным в этой уморительной комедии было
Вторую Джулию, как уже говорилось выше, попросту не интересовали ни Джеймс, ни гобой, ни школа. Отсутствие интереса к последней подвигло ее на большую глупость: делая вид, что подала заявку в престижный колледж, она на самом деле ничего такого не сделала. Это тоже прошло незамеченным, но обещало открыться в апреле, когда блестящая Джулия поступит в нечто отстойное. Бомба с часовым механизмом, заложенная номером два, только и ждала, чтобы подорвать судьбу первого номера.
Так прошел декабрь, а к марту их с Джеймсом отношения повисли на волоске. Волосы и ногти она теперь красила в черный цвет, чтобы лучше соответствовать второй Джулии. Поначалу Джеймс находил это готическим, эротическим и прилагал больше стараний по части секса; ее это не то чтобы вдохновляло, но позволяло меньше с ним разговаривать. Они никогда не были такой идеальной парой, какой казались со стороны. Джеймс к настоящим вундеркиндам только примазывался: ну сколько можно растолковывать собеседнику свои ссылки на Геделя-Эшера-Баха? [10] Довольно скоро он обнаружил, что Джулия не просто косит под сексуально депрессивного гота, а на самом деле стала такой.
10
«Гедель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда» – книга Дугласа Хофштадтера (Пулитцеровская премия, 1979). Рассматривает параллели в работах и биографиях логика Курта Геделя, художника Маурица Корнелиса Эшера и композитора Иоганна Себастьяна Баха.
Ей это доставляло безумное удовольствие. Обмакнув ногу в водоем плохого поведения, она сочла температуру как раз подходящей. Когда ведешь себя хорошо слишком долго, люди начинают о тебе забывать. Раз ты ни для кого не проблема, тебя просто вычеркивают из списка вещей, о которых следует беспокоиться, и машут крыльями не над тобой, а над плохими девчонками. Теперь на Джулию, благодаря тихой подрывной работе второго номера, тоже начали обращать внимание, и ее это радовало.
Потом приехал на каникулы Квентин. Когда она задумывалась над тем, куда он делся после первого семестра, мысли сразу начинали путаться – знакомое чувство: точно такой же туман окутывал потерянную ей половину дня. А легенда Квентина о суперэксклюзивном экспериментальном колледже сильно отдавала Джулией-один, то есть враньем.
Квентин, в общем, всегда ей нравился. Саркастичный, умный до жути, но в глубине души добрый – полечить его, и будет совсем хорошо. Подавить как-то непрерывную циркуляцию серотонина в его черепушке. То, что Квентин влюблен в нее, а она не чувствует к нему никакого влечения, угнетало ее, но не так чтобы очень. Из себя он был вполне ничего, лучше, чем сам полагал, но эти его филлорийские штучки расхолаживали ее как не знаю что – и проблема, как она хорошо понимала, была не в ней.
Тогда, в марте, она почувствовала в нем перемену. Глаза у него блестели по-новому. Он ничего не рассказывал, но этого и не требовалось: он кое-что повидал. От его пальцев шел запах, как в научном музее после запуска большого генератора Ван де Граафа, повелителя молний.