Королева Бедлама
Шрифт:
— Мечтательное состояние, — буркнул Грейтхауз себе под нос.
Мэтью вдруг почувствовал, что пока он глядит на Королеву Бедлама, его пристально разглядывают четыре других пары глаз.
Он поднял голову, посмотрел на то, что высветил желтый свет ламп на противоположной стене рядом с окном. И почувствовал, как пересохло во рту.
— Что это? — спросил он с некоторым усилием.
— А! — Рэмсенделл показал в ту сторону. — Ее маски.
Мэтью уже шагал мимо кресла Королевы, мимо Грейтхауза и двух врачей к четырем маскам, висящим на стене. Раньше он их не увидел, потому что смотрел только на пожилую даму. Две
— Маски прибыли вместе с ней, — пояснил Рэмсенделл. — Я думаю, они итальянские.
— Несомненно, — пробормотал Мэтью, вспоминая слова Эштона Мак-Кеггерса: «В итальянской традиции карнавальные маски украшают ромбическим или треугольным орнаментом вокруг глаз. В частности, маски арлекина в…»
— Венеции, — сказал Мэтью и посмотрел на другую стенку, где висел пейзаж города каналов. — Она вполне могла там бывать когда-то. — Обращался он в основном сам к себе.
Он снова глянул на квартет масок. И снова на лицо женщины. И снова на экземпляр «Уховертки», все еще зажатый в руке Рэмсенделла.
В каком-то смысле он измерял сейчас дистанцию между всеми этими предметами так же верно, как циркуль землемера, только не физическое расстояние, а близость их смысла. Лицо Королевы в безмятежном спокойствии, маски на стене, листок, снова и снова. От Деверика — к маскам, подумал он. Или же это от Деверика к Маскеру?
— Что там? — спросил Грейтхауз, ощутив какое-то возмущение вокруг Мэтью.
Мэтью пальцем обвел ромбы вокруг глаз черной маски. Да, они подобны — идентичны? — ранам на лицах жертв Маскера. Он отвернулся — еще раз взглянуть на Королеву и прояснить мысль, которая начинала складываться в мозгу.
Она сидела в кресле — скорбная, но царственная сущность в центре этой неизвестной геометрии, связывающей Пеннфорда Деверика и его убийцу.
Два факта жгли Мэтью мозг.
Тот, кто ее сюда поместил, очень о ней заботится — быть может, любит? — и хочет, чтобы ее окружало подобие прежней богатой жизни, которой она, очевидно, наслаждалась. И в то же время тот же самый человек дал себе труд тщательно состругать клеймо изготовителя с мебели, чтобы никто не мог узнать, кто эта женщина.
Зачем?
Она действительно узнала имя Деверика, оно дошло в тот дальний чулан, где сейчас закрылся ее разум? Если так, то почему это имя вызвало у нее безмолвные слезы?
От Деверика — к Маскеру, от Маскера — к Деверику. А истинная геометрия, быть может, от Королевы Бедлама к Маскеру — к доктору Годвину — к Пеннфорду Деверику — к Эбену Осли?
— Можно спросить, о чем вы задумались? — спросил Рэмсенделл.
— Я думаю, не пятиугольник ли я вижу перед собой, — ответил Мэтью.
— Как? — удивился Хальцен, выпустив на подбородок струйку дыма.
Мэтью не ответил, потому что продолжал считать — на этот раз уже не расстояния между смыслами, но соображал, есть ли вообще вероятность успеха в решении этой проблемы. С чего начать? И как начать?
— Итак. — Это слово прозвучало в устах Грейтхауза неким предзнаменованием. — Она считает себя королевой Марией? И ждет послания от короля Вильгельма? — Он поскреб подбородок, уже соскучившийся по бритве. — Никому не хватило сердца ей сказать, что король Вильгельм покойник?
Мэтью уже сделал
— Я думаю, мы возьмемся за эту проблему, господа.
— А ну-ка, минутку! — вспыхнул Грейтхауз раньше, чем врачи успели ответить. — Я еще не дал согласия!
— Да? — обратил к нему взгляд Мэтью. — А что бы могло вам помешать?
— То… то, что сначала мы должны это обсудить, вот что!
— Джентльмены, если вы хотите вернуться с ответом утром, мы будем вам очень благодарны, — сказал Рэмсенделл. — Комнаты можно найти в «Постоянном друге», но должен сказать, что кормят лучше в столовой миссис де Пол.
— Вот я бы не отказался от очень большой кружки чего-нибудь очень крепкого, — буркнул Грейтхауз. Потом громче, Рэмсенделлу: — Наш гонорар — три кроны плюс издержки. Одна крона выплачивается при подписании соглашения.
Рэмсенделл поглядел на Хальцена, тот пожал плечами.
— Дорого, — ответил Рэмсенделл, — но я думаю, мы осилим — если ваши издержки будут разумными.
— Могут быть, могут и не быть — зависит от обстоятельств.
Грейтхауз, как понимал Мэтью, пытался разорвать сделку еще до того, как она будет заключена. Рыцарь клинков определенно побаивался тени безумия: это же такая штука, от которой не отбиться кулаками, пистолетом или рапирой.
Рэмсенделл кивнул:
— Мы доверяем вашему суждению. В конце концов, вы — профессионалы.
— Да. — Грейтхауз еще малость надувался, но Мэтью было ясно, что проблема гонорара урегулирована. — Это так.
Перед тем как выйти из комнаты, Мэтью остановился, снова оглядел богатую обстановку, элегантную мебель и картины. «Где муж этой женщины? — подумал он. — Вся эта комната говорит о больших деньгах. Чем они заработаны?»
Он еще раз глянул на группу итальянских масок, потом на неподвижный профиль женщины и подумал, что она тоже в маске — бездумной пустоты или истерзанной памяти.
«Молодой человек! Прибыл ли уже ответ короля?»
— Доброй вам ночи, — сказал Мэтью безмолвной Королеве Бедлама и вышел в двери вслед за прочими.
Глава двадцать седьмая
— Мое мнение, — сказал Хадсон Грейтхауз, нарушив наконец получасовое молчание, — что сделать этого нельзя, что бы ты там ни думал. У меня, знаешь, в этой профессии опыта чуть-чуть побольше.
Мэтью оставил замечание без ответа. Они с Грейтхаузом ехали по Филадельфийской дороге в Нью-Йорк — по часам Мэтью было начало одиннадцатого. Проглядывающее из серых туч солнце поблескивало на листве деревьев и в лужицах на дороге. Из Уэстервика Мэтью и Грейтхауз уехали утром, после встречи с докторами за завтраком в столовой миссис де Пол. Ночью, под грохот грозы и шум дождя, лупящего в ставни окон «Надежного друга», Мэтью с Грейтхаузом спорили о шансах на успешное установление личности Королевы. Грейтхауз говорил, что миссис Герральд сочтет это проигранным делом, а Мэтью твердил, что ни одно дело не проиграно, пока от него не отступились. Поняв наконец, что Мэтью не сойдет с этой позиции, Грейтхауз пожал плечами, сказал: «Ну, сам будешь отдуваться», и взял к себе в комнату бутылку рома. Мэтью какое-то время послушал завывания бури, выпил еще чашку имбирного чая и пошел к себе, покручивая в голове связи этого причудливого пятиугольника, пока наконец за полночь сон не сжалился над ним и не прервал бесплодные размышления.