Королева пустыни

Хауэлл Джорджина

Глава 8

Предел прочности

Дик Даути-Уайли вызвал значительный поворот в жизни Гертруды. Это было в конце лета 1913 года, в течение нескольких недель после его визита в Раунтон, когда он сжег ее письма и отправился в Албанию с Джудит принимать новый пост в Международной комиссии по границам.

Их роман, хотя и несвершившийся, подарил Гертруде дни такого экстатического счастья, какого она никогда не знала. Это была эйфория сексуального влечения, испытываемого обоими, и новизна – быть с мужчиной, который не относится к ней настороженно, не шарахается от ее исследований, не пытается озабоченно скрыть невежество в предметах, которые она обсуждает с таким знанием дела. Гертруда давно переросла самодовольный английский свет, в котором плавала теперь, как золотая рыбка среди головастиков. В свои сорок четыре ей досадно было видеть, что, несмотря на все достижения, за которые она получила международное признание, лондонское и йоркширское общество по-прежнему считает ее старой девой с отпугивающим интеллектом. Прошло тринадцать

лет с тех пор, как она написала в порыве восторга: «Я стала Личностью!», но вне широкого круга родных и друзей она была всего лишь чудаковатой старой девой, пусть даже красиво одетой и окутанной облаком славы. Не потому ли, наверняка спрашивала себя Гертруда, что она блестяще и молниеносно получила образование, стала первопроходцем дорог, какие раньше считались исключительно мужскими, овладела археологией, картографией, альпинизмом и шестью иностранными языками? С другой стороны, Дик хорошо понимал значение ее экспедиций и, зная Ближний Восток не хуже ее, мог стоять с ней на одном уровне – история против истории, приключение против приключения.

Теперь, когда он уехал в Албанию, Гертруда осталась совершенно одна. Не приходилось сомневаться, что семья не потерпела бы романа с женатым мужчиной. Друзья из общества об этом ничего не знали. В любой момент имя Дика Даути-Уайли могло всплыть в разговоре и вызвать боль, как от поворота ножа в ране. Хуже того, всегда был шанс, что на каком-нибудь благотворительном мероприятии в Лондоне или на концерте можно встретиться лицом к лицу с его женой. Прямодушная до эксцентричности, Гертруда и думать не хотела о том, чтобы уклоняться или изворачиваться. Она писала Чиролу: «Если бы вы знали тот путь, которым я расхаживала туда-сюда последние месяцы по мостовым ада, то подумали бы, что у меня есть право поискать любой выход оттуда. Я хочу обрезать все связи с миром… Это самое лучшее и самое умное… Я хочу дороги и рассвета, солнца, ветра и дождя, костра под звездами, ночного сна и снова дороги».

Последние полтора года глубоко ее потрясли. Теперь в будущем оставалось ждать только писем. Мысленно и духовно Гертруда погрузилась в глубочайшее отчаяние, такое, что менее стойкую личность могло бы сломать. Сейчас, стоило ей услышать меланхолическую музыку, или прочесть трогательное стихотворение Хафиза, или вспомнить, как она искала Дика взглядом в переполненной гостиной и считала секунды, когда он окажется рядом с ней, тут же глаза застилали слезы. Бичуя себя, как она умела, за поведение в стиле «маленькой глупышки», которое сама так презирала, Гертруда признавалась себе, что не может выбросить его из головы. Последним бастионом самоуважения для нее было не дать отцу и Флоренс узнать, что она впала в зависимость от чужого мужа. Хью, чрезвычайно необычный викторианец, обожал дочь за независимость, интеллект, храбрость и хороший североанглийский здравый смысл. Вот эти качества он больше всего ценил в женщине, и второй женой выбрал женщину, отличавшуюся высоким интеллектом и вдумчивостью. Всю жизнь Гертруда стремилась получать его одобрение и завоевывать поддержку в своих приключениях. И не дай Бог, чтобы он увидел, как неудачный роман поставил ее на колени.

И потому она изо всех сил старалась казаться обычной на семейном ужине, когда Беллы вместо сплетен обсуждали вопросы политики, сельского хозяйства и промышленности, спектакли и книги. Потом Гертруда пожелала всем спокойной ночи и вернулась в свою комнату, где принялась курить сигарету за сигаретой, сидя на кровати обхватив голову руками, или расхаживала по комнате до раннего утра. Если бы было иначе – если бы одиночество сломило ее сопротивление и пошатнуло гордость настолько, что она согласилась бы стать любовницей Дика, – Гертруда смогла бы это вынести, но в конце сказала бы себе: «Не при жизни отца». Она решила оставить это страдание за спиной – единственным доступным ей способом. Она ждала, надеясь, возможно, что что-то изменится, пока Дик не уехал в Албанию, а потом стала действовать. Гертруда снова собралась сбежать в «дикое путешествие», уйти от доброго полупонимания друзей и родных, от которого только хуже. Точкой старта для нее будет Дамаск. И снова она заговорила с собой строчками Хафиза, который так хорошо выражал ее душевную муку по поводу того давнего и не такого глубокого романа с Генри Кадоганом:

Ah! When he found it easy to depart,e left the harder pilgrimage to me!Oh Camel-driver, though the cordage start,For God’s sake help me lift my fallen load,And Pity be my comrade of the road! [24]

На самом деле Гертруде было все равно, куда ехать. Требовалось именно уехать, но состояние мыслей диктовало ей, что путешествие должно стать эпичным, монументальным, и уезжать надо надолго. В этот момент ее не очень волновало, вернется она вообще или нет.

24

Ах, когда ему так легко оказалось уйти,Он оставил мне дорогу потруднее!О Погонщик Верблюдов,Во имя Бога помоги мне поднять упавшую ношу,И да будет моим спутником Жалость!

Как

изменилось ее настроение в августе тринадцатого по отношению к весне, видно из того, как изменились ее закупки. Гертруда в этот раз брала с собой много багажа и готова была ко всему. Прежде всего она взяла два шатра английской работы, один для купания и сна, другой для еды и письма, оба со свободными пологами, которые можно было подвязать, закрыть наглухо или использовать как навес для тени. Она заказала еще юбок, которые придумала вместе со своим портным для верховой езды на Ближнем Востоке: не наряд для дамского седла и не бриджи, а разделенная юбка до лодыжек, и лишний материал собирается сзади на сторону, где в профиль похож на беспорядочную кучу. Если спешиться, вставка опускается вокруг как передник и скрывает разделенность юбки. Она купила кружев и батистовых вечерних платьев со сборками для обедов с консулами и шейхами, для сидения за столом в посольстве или по-турецки на ковре в шатре. Она взяла с собой мундштуки, серебряные портсигары, вечерние сумочки, набор белых или полосатых хлопковых блузок с подкладными плечами и высокими круглыми воротничками, со сборками или кружевами, с перламутровыми пуговицами и тугими манжетами. На шею она решила надевать мужской галстук или овальную брошь.

Список был длинным: дюжина полотняных юбок до лодыжки, приталенных, чтобы подчеркнуть тонкость стана, и целый чемодан туфель и сапог для хождения в скалах и развалинах: кожаные до колен, парусиновые со шнурками до лодыжек, туфли на низких каблуках с ремешками и пуговицами на вечер, бежевые фильдеперсовые чулки, шелковое белье и зонтики, револьверы Перде и ящик винтовок, теодолиты, футляры с цейсовскими подзорными трубами в качестве подарков шейхам, которые помогут на пути. Гертруда купила дюжину широкополых полотняных и соломенных шляп: если шляпу унесет ветром, вряд ли станешь спускаться с верблюда и гнаться за ней. По мере увеличения температуры можно будет заменить шляпу купленной на месте куфией, обвязанной ярким шелковым шнурком вокруг головы и свисающей на плечи, чтобы прикрыть их от солнца.

На этот раз в пустыне ее ждала зима, и в саквояж от Уолси было уложено меховое манто и жакет. Список продолжался: твидовые дорожные костюмы, шерстяные кардиганы, набор пятифутовых муслиновых мешков с эластичными шнурками у горловины, как у мешка для ботинок. В такой можно залезть под одеяла в кровать, чтобы защититься от блох и прочих насекомых; далее – множество маленьких тетрадей в кожаных переплетах для археологических заметок и дневников, два фотоаппарата и запас пленок, стопки писчей бумаги, циркули, картографическая бумага, карандаши, ручки и чернила, бруски лавандового мыла и флаконы туалетной воды, серебряные расчески и подсвечники, полотняные простыни и вышитые скатерти, приборы для наблюдения и вычерчивания карт, предоставленные Королевским географическим обществом, сделанные на заказ парусиновая кровать и стул, который будет украшать спальный шатер, и парусиновая ванна – «моя роскошь», которая к концу путешествия станет еще и поильной колодой для верблюдов, и наконец аптечка, косметика и самое важное – патроны, которые Гертруда заворачивала в белые шелковые вечерние чулки и прятала в острых носках туфель и сапог.

Наконец-то путешествие, организацией которого она сейчас занималась, начало ее волновать – не в последнюю очередь потому, что ее серьезно отговаривали, но еще и благодаря физическим трудностям и географическим задачам, которые перед ней оказались. Пунктом назначения намечался Хаиль – почти мифический город в центре Аравии, описанной Чарльзом М. Даути, бесстрашным геологом и дядей Дика, в книге 1888 года «Аравийская пустыня». Эту книгу Гертруда брала с собой во все свои экспедиции. Он мрачно писал о двух своих несчастливых посещениях этого города и опасных странствиях на границе между Аравийской и Сирийской пустынями. В Хаиле он был задержан и чуть не лишился жизни.

Выбрав Хаиль, Гертруда пойдет по одной из самых изменчивых и малоизвестных частей света. Объявленной целью поездки был сбор информации для министерства иностранных дел. Вероятность войны с Германией все увеличивалась, и внимание британского правительства обратилось на политическую ситуацию в центральной Аравии, где Германия укрепляла связи с Османской империей, обучая ее армию, поставляя оружие и строя железные дороги.

Уже столетие узловым пунктом истории центральной Аравии была борьба двух главных сил полуострова: саудитов и рашидидов. Британия в основном поддерживала оружием и деньгами харизматического, но жестокого вождя Абдул-Азиза Абдуррахмана аль-Сауда, хакима Неджда – обычно называемого Ибн Сауд [25] . Этот предводитель фанатичных пуритан ваххабитской секты ислама действовал из столицы саудовцев Риада, и его авторитет рос по мере отвоевания территорий, которые утратили его предки. Османское правительство поддерживало враждебную ему династию Ибн-Рашида из шаммарской федерации – вероятно, самого жестокого и кровожадного из всех племен Аравии. Сейчас саудиты готовы были ударить по рашидидам, и именно в твердыню рашидидов Хаиль решила первым делом направиться Гертруда. Она держала в уме и второй план: двигаться дальше на юг, в Риад, собирать дальнейшую информацию, которая может представлять интерес для министерства иностранных дел. Капитан Вильям Шекспир, вышедший в Риад почти одновременно с Гертрудой, через пятнадцать месяцев попал в битву между саудитами и рашидидами и погиб.

25

Сын Сауда (араб.). – Примеч. пер.