Королева пустыни

Хауэлл Джорджина

В поисках воды экспедиция свернула с кремниевого плато в долину, где обнаружилось множество свежих верблюжьих и человеческих следов. Непонятно было, оставили эти следы враги или друзья и где вообще находится экспедиция, но в любом случае требовалось найти воду до заката. Гертруда задумалась над картой и нашла в восточных холмах колодец. Но если даже они туда доберутся, не вычерпали ли его эти неизвестные люди? После двух часов пути на восток она увидела курящийся над теллями дымок и решила посоветоваться с командой по поводу следующего шага. Если это газзу, не лучше ли заявить о себе? Ее команда считала так. Все равно их обнаружат и выследят, и в конце концов эти люди могут оказаться друзьями. Так что караван повернул в сторону дыма и поднялся на низкую гряду на юге. Внизу они увидели деревню и поняли, где находятся: возле зимних пастбищ ховейтата – большого сильного племени, по слухам, очень храброго и жестокого. Верблюды, почуяв воду, перешли на тряскую звонкую

рысь и напились досыта. Пастухи сообщили, что множество ховейтатцев куда-то отбыли со своим главным шейхом, Аудой Абу-Тайи, но поблизости, в дне пути, наверное, можно будет найти шатры другого важного шейха ховейтата, Харба.

Ночь прошла в дороге, и наутро показались черные шатры шейха Харба аль-Дараншеха, разбросанные по склонам высокой каменной гряды и уходящие вниз в долину. К счастью, пожилой шейх Харб сердечно приветствовал караван и велел в честь Гертруды заколоть овцу. Это было 29 января, через тринадцать дней после ухода из Зизы, и наконец-то Гертруда смогла искупаться в своей складной ванне, вымыть голову и отдать грязную одежду Фаттуху для стирки. В вечернем платье и меховом манто – служившем еще и одеялом в эти холодные ночи – она вошла в шатер Харба и насладилась великолепной едой. Во время ужина прибыл еще один почетный гость – Мухаммад Абу-Тайи, двоюродный брат шейха Ауды. Воспитанный на героических строках, которыми она восхищалась, он по всем параметрам соответствовал идеалу Гертруды. Она описала его Дику довольно эмоционально: «Замечательная личность с идеальной внешностью, величественный, каменный, с горящими глазами… все было ново и интересно. И он очень красивый… Мухаммад сидел на подушках рядом со мной, его белая куфия спадала на черные брови, а глаза блестели, вопрошая и отвечая».

Если она хотела, чтобы Даути-Уайли слегка встревожился, то кто ее упрекнет?

Когда Гертруда расспрашивала о Мухаммаде своих людей, они рассказали о приступах его гнева и о том, как он отрезает врагам руки и ноги и бросает их умирать. Она предпочла этого не слышать или отнести к легендам. Из шатров Харба Гертруда перешла в шатер Мухаммада, дворец на пяти шестах, обиталище кочевника, и обедала с ним на великолепных коврах под пение певца, вещавшего о великих деяниях арабов. Трапезу заканчивало верблюжье молоко в больших деревянных чашах. Это был самый приятный вечер с начала экспедиции, и Гертруда, глядя на шейха, старалась выбросить из памяти неприятные слухи о нем. «Я видела его правосудие и нашла его справедливым; я слышала его рассказы о пустыне и подружилась с его женщинами, и я подружилась с ним. Он мужчина, он хороший друг, в его шатре можно приклонить голову и спать ночью и ничего не бояться».

Она преподнесла подарки обоим шейхам, и Мухаммад ответил тем же. Первый подарок, присланный им со своими людьми, был экзотичен, но Гертруда поняла, что ей надлежит за него заплатить: шкура и яйцо страуса, «цену которых я должна деликатно всучить пришедшим». Второй подарок был даже менее желанным – обед из очаровательного черно-белого ягненка, «с которым я так крепко подружилась, что сама мысль принести его в жертву была невыносима, но не могла же я нести его с собой, как байроновского гуся». Видя ее привязанность к животным, Мухаммад преподнес ей арабскую серну, домашнего теленка, который бегал в его шатре и которого она описала как «очаровательнейшую зверушку». Гертруда благоразумно отказалась. Хотя животных она ценила и брала в любимцы, когда жила на одном месте, но не позволяла себе сентиментальности по отношению к ним. Она любила смотреть на «нелепых» верблюжат (сплошные ноги и шея), проходя среди стад, и каждый вечер вместе со своими людьми кормила собственных животных, трое на трое. Такая привычка была усвоена еще в детстве, когда в Раунтоне, после дневной охоты, они с Морисом помогали конюхам чистить и кормить своих пони и только потом сами шли мыться и ужинать. Когда Фаттух сказал ей, что одна верблюдица села и не встает, Гертруда пошла отнести ей воду и корм. Когда они подошли, животное каталось по земле и брыкалось от боли, и Мухаммад, распознав болезнь, которую назвал аль-тайр, спросил, не прикончить ли ее. Гертруда, сжав губы, кивнула, и он вытащил нож и перерезал верблюдице горло. «Я очень привязана к своим верблюдам, – написала она в тот вечер, – и горюю о ее смерти».

Неделю она прожила у гостеприимных шейхов, дав им накануне выхода обед в собственном шатре. Видимо, Мухаммаду Гертруда тоже понравилась. Он задержал ее на пару дней, чтобы показать не слишком интересное с точки зрения археологии место на расстоянии нескольких часов. Гертруда хотела продолжать путешествие, но отказаться было бы невежливо.

Недельное пребывание у племени ховейтат дало ей возможность постичь еще одну сторону арабской жизни – она узнала, как живут жены. Много часов Гертруда провела с фотоаппаратом в шатре гарема и сделала некоторые из лучших своих снимков. На одном из них шейх Харб в полосатых кушаках и в патронташе держит полог шатра, показывая стайку сбившихся в темноте женщин с детьми, прячущих лица. Хотя Гертруда не особенно интересовалась

жизнью женщин, на нее не могли не произвести впечатления их истории. Одна из четырех жен Мухаммада, Хила, рассказала, как женщины страдают от тяжелой физической работы и постоянных переездов, особенно во время вынашивания и сразу после родов. «У нас ни часа отдыха», – сказала она. Все четверо рожденных ею младенцев умерли, пока она надрывалась, ставя и снимая шатры, собирая верблюжий помет для костра и готовя еду. В морозную ночь 30 января Гертруда, сидя у входа своего шатра, записывая историю Хилы и размышляя о разнице их судеб, увидела огромную падающую звезду: «Она пролетела через полнеба».

Мухаммад предупредил, что лучше обойти племя шаммар, которое ее ограбит и убьет ее людей, и идти на восток, а не на юг, с братом Харба Аввадом и Музидом, рафиком из племени шерарат, которые безопасно проведут ее в речную долину за несколько дней. Как бывает в шахматах, стратегия переменилась снова, когда племя ховейтат узнало, что его враги – племя рувалла расположилось лагерем неподалеку. Гертруде было все равно, сотрудничать с руваллой или с ховейтатом, но пришлось найти замену Авваду, который наверняка стал бы первой жертвой руваллийцев. И поэтому 2 февраля Гертруда выступила на юг, как планировала изначально. «Все охвачены страхом, кроме меня, которой нечего тут терять… Иногда я задумываюсь, выйду ли я из этой авантюры живой. Но в этом сомнении нет ни тени тревоги – настолько глубоко это мне безразлично».

Как обычно бывает в пустыне, на ходу ее караван вырос. Гертруда теперь стала шейхом самой большой экспедиции, которую ей приходилось водить: около тридцати кочевников, замотанных и закутанных плащами до глаз, ее люди с винтовками, все безмолвной цепочкой двигались по пустынному ландшафту в сопровождении нескольких овец и коз. Она соединилась с некоторой шаммарской семьей, которая просила ее защиты на пути через страну ховейтата. Выгода была взаимная, поскольку они не решились бы двинуться в путь одни, а с другой стороны, станут ценными союзниками в случае набега шаммарцев. Еще Гертруда подобрала два жалких шатра шераратцев с маленьким стадом коз. Обитатели этих драных шатров «были так близки к голоду, как это только может быть». Они каждый вечер приходили к ее палатке с трогательным даром – мисочкой козьего молока, которое она не любила, но считала себя обязанной выпить, и в ответ давала им мясо и муку.

К счастью, в ноябре прошли обильные дожди по тем местам, которые караван миновал в марте, и на пути встречались озерца, кустарники и приятно пахнущая зелень. Верблюды могли есть на ходу – дополнительное преимущество, позволяющее везти сухую траву всего на пять дней. Вскоре пришлось решать, заходить ли в город Джоф, где можно было докупить провизии, – но Гертруда начинала опасаться, что если будет постоянно уклоняться от маршрута, то никогда не доберется до Хаиля. Поэтому караван шел вперед, через красный песчаник и песчаные гряды размером с холм. «Забытая Богом и людьми земля, – писала Гертруда Дику. – Нельзя пройти по ней и вернуться таким, как был. Она наложит на тебя свою печать, к добру или к худу».

Еще одно событие их задержало 9 февраля, приняв вид компании ховейтатцев, охотившихся на антилопу. Охотники предупредили Гертруду, что в пяти часах езды на восток появились арабы вади-сулайман. Поскольку не оставалось сомнений, что племя сулайман уже знает о ее караване, следовало посетить их шатры и взять нового рафика. Караван Гертруды вошел в горный проход, где свирепствовал ветер, и она, вздохнув, сменила одежду и направление и двинулась к шатрам сулаймана. После встречи с их шейхом она охарактеризовала одноглазого Саида ибн Муртеда как «проклятого обоими родителями».

За первой же чашкой кофе он стал напирать, чтобы Гертруда сообщила свой маршрут и назначение. Когда она ушла, шейх отправился следом за ней. Прибыв в ее лагерь, стал ворошить и осматривать ее имущество, а ее люди беспомощно стояли, не в силах ему помешать. Найдя подзорную трубу, шейх потребовал, чтобы ее подарили ему. Гертруда отказалась, но к закату, после долгих громких споров, договорились, что она подарит шейху револьвер, а взамен его племянник пойдет платным рафиком.

Но неприятности только начинались. Утром, когда Гертруда еще не встала, шейх снова явился и злобно заявил Фаттуху и Саиду, погонщику ее верблюда, что ни одна христианка еще не ездила по этой стране и сейчас тоже не будет. Быстро одеваясь, Гертруда слышала, как он подстрекает ее людей к мятежу, и задумались, как же от него избавиться. Она вышла и заговорила с ним в самой ледяной своей манере. Через час постепенно возрастающих угроз шейх сообщил, что если не получит револьвер и цейсовскую трубу, то пойдет за ней ночью и возьмет все, что захочет. Ее люди отозвали ее в сторону и шепотом посоветовали отдать ему требуемое, чтобы избежать репрессий. Гертруда, кипя от ярости, капитулировала. Саид ибн-Муртед схватил оба предмета и потребовал еще денег от шаммарской семьи. Шераратцы были слишком бедны, чтобы возиться с ними. Наконец избавившись от него, Гертруда возместила шаммарцам убыток и вернула их собственный драгоценный ковер, который они вручили ей для хранения.