Королева Виктория. Охотница на демонов
Шрифт:
Букингемский дворец
Герцогиня Сазерленд, Хэриет Ливсон-Гоувер (такая красивая, степенная и милая леди — для должности главной придворной камеристки лучше нельзя было и пожелать) выбирала для Виктории платье на первую половину дня и, как обычно, развлекала королеву разговором. На сегодняшнее утро главной новостью было то, что ночью кто-то разбил несколько окон во дворце; как доложила герцогиня, лорды Стюард и Чемберлен крайне рассержены и ищут подозреваемых в этом вандализме.
— Это из-за меня, — подумала Виктория.
Она сидела у своего стола, накрытого к чаю, перед
— Они приняли Вас в свое сердце, Ваше Величество, это действительно так, — привычно говорил ей лорд Мельбурн (он и в самом деле регулярно повторял ей это в первый год, видя, как часто она была охвачена сомнениями и терзаниями, что слишком молода для роли государыни и достойного исполнения возложенных на нее обязательств). — Вы их королева.
Однако их королева не испытывала какой-либо заметной радости, когда дело доходило до выражения верноподданнических чувств: она не питала никаких иллюзий насчет того уважения, какое публика демонстрировала ее предшественникам. Решив не растерять своих благих порывов, Виктория каждый вечер перед сном повторяла вслух свою клятву служить собственному народу и уважать его права. Когда она еще жила в Кенсингтонском дворце, ее мать-герцогиня и сэр Джон Конрой настояли на осуществлении серии путешествий, которые они называли вылазками, и юная Виктория была вовлечена в длительные поездки по всей стране. В тот период она посетила множество государственных резиденций, разбросанных там и тут, и ее знакомили с огромным числом знатных персон и должностных лиц. В то время она была в упоении от балов (и в поездках ей выпало присутствовать на очень многих балах) и чрезвычайно интересовалась шляпами с плюмажем (часто будучи не в силах оторвать взгляда от многих из них). И тем не менее при всем том она все больше и больше начинала осознавать, что жизнь в стране, которой ей вскоре предстояло править, была осложнена слишком резкими контрастами — непроходимая пропасть существовала между очень богатыми и очень бедными. Двигаясь на север Англии, она могла видеть в окно своей кареты нищий люд сельских районов — кто-то в грязных лохмотьях копошился возле одиноких хижин в полях, а кто-то торжественно переставлял ноги по обочине, согнувшись под своей поклажей.
Она слышала, конечно, об ужасающей нищете в Лондоне, но ее хватало и в деревнях. Она сказала себе тогда и потом не раз и не два повторяла свою клятву, что, будучи королевой, сделает частью своих обязанностей помощь людям, обделенным судьбой.
Но ведь чтобы помогать им, нужно их доверие, и потому она спрашивала себя теперь, не было ли оно уже подорвано какими-то ее глупыми, самоуверенными действиями.
Или, возможно, тут крылось что-то иное.
Может быть, вредительство было работой тех темных сил, о которых ей говорил лорд Мельбурн, и мысленно она возвращалась к тому самому первому дню своего царствования, когда состоялся разговор с премьер-министром — к той минуте, когда он сказал ей: «В таком случае, нет, Ваше Величество, у нас нет доказательств даже для подозрений, что сэра Джона как-либо используют в действиях против Вашего Величества».
За два прошедших года она успела оценить своего премьер-министра и проникнуться к нему самой горячей симпатией и доверием. Про себя она теперь называла его Лорд М, взаимопонимание между ними установилось, несомненно, полное, однако в мыслях она часто возвращалась к тому самому моменту во время их первой встречи, и все ее раздумья можно было свести к одному: Лорд М мне тогда солгал.
«Вы не должны доверять никому, мэм», — сказал он
«И даже вам, дорогой Лорд М», — печально думалось Виктории.
Эти мысли не покидали ее, пока она одевалась и потом, когда она отправилась, по уже сложившемуся обычаю, на прогулку возле дворца.
Хотя ее сопровождала баронесса Лезен, разговор не поддерживался — Виктория пребывала одна в своих мыслях, глядя на клубочки пара от дыхания, таявшие в морозном воздухе.
Почему она проглотила эту ложь Мельбурна, спрашивала она себя? Наверное, потому что с радостью предпочла укрыться под сенью своего положения монарха — укрыться от некоторых весьма неприятных аспектов борьбы, имевшей место в империи. Одной-единственной встречи с демоном ей хватило, чтобы дела такого рода передать полностью в ведение премьер-министра и Корпуса защитников.
Но, как она подозревала, это укрытие было призрачным. Хотя бы потому, что от тайной войны между силами добра и силами тьмы больше всего защищен человек простой и обычный. Как это говорится? Блаженное неведение, так что ли? А она уже знает, и вот теперь ей приходится только шагать и спрашивать себя, какой толк от подобного положения дел. Вместо того чтобы просто поверить, что окна разбили вандалы, — а к такому выводу, несомненно, пришло большинство тех, кто жил и работал во дворце, — она, при всех своих советниках-министрах и королевских защитниках, охвачена страхом, близким к паранойе. Даже не просто страхом, а это именно была странная смесь бессильного страха и одной навязчивой мысли. Что, может, она, Виктория, еще такая молодая и, как говорится, с «телом беззащитной и слабой женщины», против демонов?
Утешало, по крайней мере, одно: в последние два года активности демонов не наблюдалось, определенно ни о чем таком не говорилось. Хотя что-то должно будет скоро произойти, предостерегал премьер-министр. Под конец периода спокойствия они часто устраивали опустошительные нашествия. Уже теперь по берегам Темзы то и дело находили более чем подозрительные человеческие останки, наводившие на мысль, что их покусали какие-то адские псы или еще какая-нибудь нечисть. Но было ли то делом выходцев из ада или недочеловеков, никто с уверенностью сказать бы не смог.
Лорд Мельбурн однажды сказал ей с грустью, после того как сообщил о семье, где родился ужасающий младенец-урод: «Порой, Ваше Величество, я задаюсь вопросом, действительно ли человечеству так сильно нужна помощь адских сил в том, чтобы оно вредило самому себе?»
Не то чтобы придворная жизнь была так уж скучна в отсутствие нашествий демонов. Во дворце имела место другая тайная война: она велась между королевой и ее матерью.
Виктория, не желавшая простить матери ее дружбу с сэром Джоном Конроем, при переезде двора из Кенсингтона в Букингемский дворец распорядилась, чтобы герцогине отвели апартаменты подальше от ее собственных. Мать рассердилась — было очевидно, что она все еще надеялась на свою долю влияния в делах королевства. Герцогиня пыталась поговорить с Викторией, писала гневные записки, в которых требовала допустить ее для личной встречи. В ответ Виктория, в свою очередь, писала записки с одним-единственным словом «занята».
Герцогиня, конечно, присутствовала на коронации. Церемония была долгой и путаной, и… если уж начистоту, то и Виктория часто ошибалась из-за отсутствия точных инструкций, пока не случилось нечто из ряда вон выходящее.
Нечто такое, о чем она позже размышляла. Скорость. Она открыла в себе быстроту реакций, в ней хорошо работал инстинкт.
Дело было так: когда престарелый лорд Ролле приблизился к Виктории, чтобы встать на колено перед новым монархом, он оступился. Она мгновенно, в тот же самый момент, устремилась вперед, протягивая к нему руку. Однако сама оступилась и невольно вскрикнула, что превращало ее движение в нечто уже совершенно невообразимое для церемониального этикета.