Королевская кровь-13. Часть 1

Котова Ирина Владимировна

Она текла — но не впитывалась, потому что давно рассеялся великий полоз, дух смерти, и некому было принять жертву крови. Боги следили за этим с любопытством, вспоминая, как когда-то давно они так же привязывали стихийных духов к своим землям, чтобы те помогали правителям держать их. Только кровь давали их дети, а силу — бог, уже воплощавшийся на Туре, и тем закреплялась привязка стихийного духа к человеческой крови.

— Дух от силы моей, даю тебе силу, — произнес Корвин, и кровь его в чаше полыхнула тьмой, и соткалось из тьмы яйцо в чаше в человеческий рост размером, черное, как тьма, с пробегающими

по скорлупе зелеными искорками. Видели боги, как ворочается в яйце, впитывая стихию смерти, неоформленный еще мощный дух. Пройдет несколько месяцев — и вылупится он, и будет у Туры снова еще один защитник.

Черный жрец вернулся в сады Ши, с благодарностью принял из рук хозяина амброзию, выпил ее одним махом, прикрыв глаза от удовольствия.

— Как я скучал по запаху и вкусу Туры, братья мои и сестра, — сказал он тихо. — Здесь я сыт без еды воздухом одним, а там мог есть сколько угодно и не чувствовать сытости.

— Тура тоже скучала по тебе, — проговорил Ши. И Красный расслабленно кивнул в знак согласия.

— Не дал ты своей дочери надежды, — заметила Серена, — неужели и правда не отделить тебе суть сына своего от своей сути?

— Тебе ли не знать, сестра, что там, где есть любовь, всегда есть надежда, — проговорил Ворон, и богиня кивнула с нежностью. — Но сейчас не ощущаю я его — как понять, что отделять, если везде во мне — я? Даже то, что в его жилах течет кровь и Белого брата, не помогает мне — сами знаете, мы с Инлием всегда идем рука об руку, всегда сплетены и переходим друг в друга, всегда в нем есть нити моей стихии, а во мне — его. Я стану сильнее в свой сезон и попробую тогда, но если он к тому времени не осознает себя — не выйдет. Тогда, когда брат-Ветер вернется, попробуем снова. Вдвоем. Он меня знает едва ли не лучше меня самого. Но и вместе у нас может не выйти.

После слов о Инлии все снова посмотрели в зеркала, которые всегда показывали то, что хочет увидеть смотрящий или то, что ему нужно увидеть.

На севере Тидусса, в маленькой обители Триединого плакала мать, у которой уже было семеро детей. Восьмой она родила крошечную девочку со скрюченными ножками и ручками и непропорционально большой головой. Такие дети растут плохо и взрослыми остаются невысокими, и живут куда меньше, чем обычные люди.

Мать вытирала катившиеся по смуглым щекам слезы и отказывалась брать на руки девочку со странными, нетипичными для этой местности голубыми глазами. И отец, стоявший тут же, говорил резкое, тяжелое — жена рыдала все сильнее то ли от вины, то ли от облегчения. Он говорил, что надо оставить ребенка в обители, что пусть растет в приюте, ведь больной ребенок — горе в семье.

И акушерка растерянно отступила, прижимая к себе ребенка и ощущая, как от маленького тельца его идет прохлада, будто излечивающая больную спину.

Боги смотрели внимательно и печально. Сколько жизней они, родившиеся в слабых и больных телах, прожили без родных, в приютах. И никто из них не обвинял матерей — иногда забота о таком ребенке действительно оказывалась непосильной задачей для семьи. Однако память о материнских руках, о заботе и тепле обычных смертных женщин, смягчала Великие стихии с начала их воплощений в человеческих телах. И каждую из своих невольных матерей

они помнили — и добрых, и злых. С добрыми они учились добру, со злыми — тому, как чувствовали себя люди, когда они-боги были немилосердны к ним.

Заплакал ребенок — неслышно, словно все силы уходили у девочки на это похныкивание. И женщина, закрывающая лицо руками, начала мотать головой — а затем подняла голову и протянула руки. Приложила дочь к груди, знающе направила сосок — и малышка присосалась с жадностью, стала сосать как любой голодный ребенок, прикрыв глазки.

Тихонько шептала молитвы акушерка. Светлело лицо у матери — она уже не видела уродства, видела лишь дитя, которому нужна забота и ее молоко. Задумчив становился отец — а затем, когда женщина подняла на него заплаканные глаза, и его лицо смягчилось.

Что же, Инлий Белый эту короткую жизнь проведет в большой, работящей семье, и будет у него и пища, и кров, и забота. И родители его — не плохие люди. Нищие только и необразованные. Но кто не бывал жестоким в пору сомнений, кто в мыслях не допускал страшное, такое, что и вспомнить о себе потом горько?

В зеркалах отражалась вся Тура — и продолжали боги пить амброзию, отдыхая и наблюдая за своей планетой.

С возвращением Корвина затих истерзанный двумя битвами континент Туна, из красного, пылающего, становясь черным. Медленно испарялись озера соленой воды, оставшиеся от призванного Сереной океана, рисуя на черном белые солевые разводы. И только посреди материка блестело лазурью озеро слез богини, оставшееся после старой битвы Иоанна и Корвина. Оно будет вечным окном памяти для богов.

Висела над богами и людьми черная луна, тоже напоминая о том, о чем не надо никогда забывать.

Разломы, прошедшие по всей Туре и затянувшиеся после сошествия анхель, выглядели сейчас черными шрамами — пройдет время, и они зарастут травой и лесами, и даже следа не останется.

И люди по всей планете, пережив ликование, как муравьи принялись разбирать завалы, восстанавливать все, что разрушено, помогать друг другу, варить еду. Женщины рожали детей, кормили детей, обнимали детей.

— Как хорошо, что жизнь продолжается, — прошумела Серена с умиротворением и печалью. — Я потеряла свою любимую дочь, но она ушла в море на крыльях славы такой, какой не было еще в доме Таласиос Эфимония. Как и твой сын, Ши. Хорошо, что у нас с тобой есть ростки, которые не дадут пасть древу. Будет кому возделывать наши земли дальше.

— Мне жаль, что моим детям пришлось убивать ваших, — проговорил Корвин. Сейчас он выглядел как рыжеволосый и рыжебородый мужчина, но сквозь это лицо просвечивала его суть. — Мне жаль, что моим детям пришлось брать на себя этот грех. Простите ли вы их за это?

— Мы все знаем, что они исполняли предначертанное, — печально сказала богиня и остальные кивнули. — Не они виноваты, а мы, что допустили то, что другого выхода нет. Не за что их прощать. Однако почти все они мертвы из-за проклятья моей дочери, и следующая жизнь их будет тяжела.

— Теперь, когда мы все здесь, Тура станет устойчивей. Однако надо, чтобы скорее опустевшие троны были заняты, — заметил Хозяин Лесов, который все поглаживал медвежонка за пазухой, почесывал ему, дремлющему, холку.