Королевский дракон
Шрифт:
— Идем, девочка, — сказал он и пошел, несмотря на то что не ждал от псины повиновения. Но Ярость послушно затрусила рядом, останавливаясь ненадолго, чтобы щелкнуть зубами или рыкнуть на тех, кто осмеливался приблизиться. На крыльце стоял брат Агиус и не отрываясь мрачно смотрел на Алана с собакой. Рука его сжимала Круг Единства, висевший на груди. Алан вновь задрожал. Ощущение было похоже на то, что он испытал в первый момент на развалинах в канун того самого Иванова дня, когда понял, что ступил за грань иного мира. Плохо, что все на него смотрели. Плохо, что все будут о нем говорить много дней… Но хуже
Алан никогда не обращал внимания на воинственный блеск в глазах священника, странный и не вязавшийся с безмятежностью лица и нрава брата Гиллеса.
Он зашел за угол терема, ведя собаку мимо солдат, которые отшатнулись от него, опасаясь. Они схватились руками за свои нагрудные Круги, желая отвести зло. Он слышал, как они шепчутся:
— Невозможно!
— Тварюги не слушаются даже Родлина. Только его высочество или его наследника, если он есть.
— Я думал, он убьет их всех после того, что они сделали с его ребенком…
— Тише! Не начинай этот разговор.
— Дело нечисто. Бесова кровь, не иначе. Папаша говорил мне, что собаки слушаются только графа, или наследника, или того, в ком учуют бесовскую кровь. Потому как сами зверюги выкормлены эльфами.
Алан смотрел в пол, делая вид, что не слышит. Но ход его мыслей нарушил громкий и злобный лай. Он миновал частокол и вошел в псарню. Лапы собак, прикованных к телеге, месили грязь. Они дергались на своих цепях, пытаясь покусать мастера Родлина и двух его помощников в ватных рукавицах. Пленный эйка, у которого из раны все еще сочилась кровь, наблюдал за спектаклем с холодным презрением.
— Иди! — сказал Алан властным, как он думал, голосом и подтолкнул собаку к воротам, ведущим в помещение. Телегу еще не увезли, хотя волов и распрягли. Ярость рванулась от Алана в другом направлении, готовая ринуться в драку. Солдаты столпились за спиной Алана. Очевидно, они должны были охранять пленника, но, судя по всему, гораздо больше заинтересовались усилиями Родлина и его помощников, пытавшихся отцепить собак от телеги, загнать в конюшни и не быть при этом разорванными в клочья.
Алан вздохнул и потащил начинавшую злиться Ярость:
— Пошла, пошла в псарню!
Ярость покорилась и заскулила. Алан быстро вернулся к телеге. Тоска дотянулся до ноги псаря, пытаясь прокусить сапог и отведать свежего мяса.
— Стой! Сидеть! — Алан схватил собаку за ошейник. Тоска взвыл и, усевшись на задние лапы, выпустил ногу. Человек отпрыгнул и, оказавшись в безопасности, тяжко опустился на землю. Мастер Родлин и другой помощник отошли подальше. На Алана они смотрели с подозрением.
Его боялись теперь не меньше, чем чудовищных животных. О Господи, да за что же ему все это?
— Пошли, мальчик, — обратился он к Тоске. — Пойдем. — Алан завел на псарню сначала Тоску, а потом и еще четырех собак. Четыре пса, привезенные в отдельной клетке, были посажены на цепи. Он присел рядом с ними, удерживая их, пока солдаты осторожно вкатывали телегу с пленником и приковывали его под навесом, специально сделанным по приказу кастелянши в самом центре ограды так, чтобы, если пленный варвар высвободился бы из цепей и сломал свою клетку, ему пришлось бы бороться с собаками.
— Нужно осмотреть его рану, — глядя на вождя со смотровой
Вождь смотрел на них. Кровь все еще сочилась из раны, но, казалось, ему это безразлично. Появился священник, беспокойно посмотрел на двери клетки, на собак и на эйкийца.
— Мастер Родлин! Простите меня за беспокойство, мастер! Его высочество хочет видеть вас и мальчика.
— Какого мальчика? — спросил Родлин. Но все сразу, включая и его самого, и пленного вождя, повернулись к Алану. Алан испугался. Ярость и Тоска, сидя рядом, зарычали. — Все выйдите! — сказал Родлин. Поспешность, с которой солдаты и помощники выполнили его приказание, вызвала высокомерную усмешку на губах эйкийца. — Пойдем со мной, Алан.
Родлин спустился с площадки на землю, а Алан оставил своих собак. Те с лаем стали носиться вокруг клетки. Ярость и Тоска проводили его до дверей, он погладил их огромные головы и пообещал скоро вернуться. Выскользнул в дверь и захлопнул ее. Помощники Родлина сразу повесили огромный замок.
— Следуй за мной! — Дальше он и Родлин шли молча, священник неслышно следовал за ними в терем.
Алану никогда не разрешалось заходить дальше большой передней залы, где обедала челядь. Родлин остановился у двери, ведущей в маленький внутренний двор с благоухающими цветами и растениями, затем повел его по каменной лестнице в круглую комнату одной из башен. Стены были побелены, а великолепный стеклянный витраж с изображением мук святого Лаврентиуса пропускал много света. В комнате было еще одно окно, без стекол и с широко распахнутыми ставнями. Граф Лавастин сидел за столом, рядом располагались кастелянша Дуода, лорд Жоффрей, брат Агиус и капитан лавасского гарнизона.
Лавастин оторвался от документов, когда Родлин и Алан вошли в комнату. Священник занял свое место по левую руку от графа. Родлин опустился на одно колено в недолгом, но почтительном поклоне, и Алан повторил его движение с дрожью в коленях.
Но Лавастин, посмотрев на них, вернулся к своим делам.
— Думаю, в этом году нам уже ничто не угрожает, — обратился он к брату. — Ты и твои солдаты мне больше не нужны. Можешь возвращаться во владения жены, когда пожелаешь.
— Да, кузен, — кивнул Жоффрей. На добрую голову выше и гораздо крупнее Лавастина, он беспрекословно подчинялся старшему брату. — Но мы надеемся, что ты потерпишь наше присутствие еще месяц или два. Моя любезная Альдегунда молода, и это ее первая беременность. Лучше будет…
— Да-да! — Лавастин нетерпеливо стукнул по столу костяшками пальцев. — Конечно, ты можешь остаться, пока леди Альдегунда не разрешится от бремени и они с ребенком не наберутся сил для путешествия. — Его губы сжались и утончились, когда он одарил лорда Жоффрея неким подобием улыбки. — Ведь этот ребенок, если Господь с Владычицей даруют ему жизнь и здоровье, станет наследником моих земель. Не так ли?
— Если ты вновь не женишься, — серьезно поправил его Жоффрей. Но и Алан знал, что даже такой мягкий и не тщеславный человек может в глубине души вынашивать далеко идущие планы, если дело касается его детей. Судьба лавасского графства вызывала сомнения.