Королевский тюльпан. Дилогия
Шрифт:
— А ребенок? — Я держала хламиду на вытянутых руках и не спешила в нее заворачиваться.
— Так Франсуаза с ним останется, — ухмыльнулся леший. — Да ты не дергайся, девка, никто вам вреда не хочет. Такая, как ты, — находка. Дыхание у тебя долгое, даже среди лепесточников такие редкость. Мы с бабкой для вас лучший вариант, другие-то не пожалеют ни тебя, ни мальца, начнут в проклятые места на поводке водить и вытаскивать, тока когда рухнешь. Знаешь как? Пояс железный, а к ему веревку — за нее и вытянут. А нам такого не надо. Набираешь много — хорошо. Артельно мы тут — всем больше
И он подтолкнул меня в спину, не забыв набросить мне на голову край маскировочной сети.
Я только вздохнула. Честно говоря, было страшно. Потому что в этом мире я словно котенок слепой, толком еще не разобралась. И выбора — доверять лешим или не доверять… нет у меня особенно. Куда я пойду одна, а тем более с больным ребенком?
Еще порадовалась где-то в самой глубине души, что мысли бросить мелкого даже не возникло. Значит, не совсем я падаль последняя — хоть это утешает. Всегда боялась обнаружить в себе больше страха и мелкой подлости, чем совести и нормального человеческого сострадания. А то читать про подвиги в трудные времена легко. И осуждать тех, кто струсил, проявил слабость или еще как напортачил, тоже легко. Особенно лежа на теплом диване с плюшкой в зубах.
А как оно на деле повернется — про себя заранее никто знать не может. Остается только надеяться, что не оскотинишься вкрай…
Поэтому я поколебалась да и пошла за лешим. Тетушка Франсуаза на моих глазах уже влезла в яму с листьями, где досыпал мальчишка. И взяла его на руки. Может, мне и показалось, но обращалась она с ребенком бережно, ласково и как-то… не по обязанности тепло. Трудно, конечно, по двум минутам наблюдения о таком судить. А что делать?
Надеяться на свою интуицию и удачу, что еще. Вывела же она нас обоих из подземелья. И дальше, глядишь, вывезет.
Уходить из рощи было тяжело. Но я все равно внимательно оглядывалась по сторонам и не могла не заметить, что мы с найденышем попали сюда каким-то иным путем. Вот этих гор пахучего мусора под ноги нам не попадалось и мимо старой полуразрушенной башни, похожей на кривую водокачку, мы тоже не проходили. А когда начались узкие улочки среди сложенных из камней заборов, я вообще чуть не потеряла ориентацию в пространстве. Потому что они петляли, как кишечная система травоядного.
Я так загрузилась этой затейливой топографией, страхом не найти обратную дорогу к малышу, тревогой за то, что там Франсуаза вообще делает с ребенком, что, кроме особых примет местности, вообще ничего вокруг не видела.
Даже скупщик проскользил по поверхности моего внимания, как камень по ледяной поверхности замерзшего пруда. Корзинка с какой-то провизией, кусок полотна и бережно завернутый лешим в несколько слоев тряпки то ли вялый бутон, то ли горсть лепестков — все как сквозь мутное, да еще и рифленое стекло. И даже страшно не было наткнуться на своих похитителей, этих, с поползнем на щеке.
На секунду заметила взгляд какого-то сонного бродяги, работавшего дополнительной подпоркой стены обшарпанного
Зато обратно в рощу ноги сами бежали, на удивление безошибочно сворачивая в лабиринте узких улочек каждый раз куда надо. Тревога нарастала, мне вдруг показалось, что вот сейчас придем — а в яме никого и…
— Ну, куда, куда несешься, — ворчал Луи, едва поспевая за мной. — Коза длинноногая. Где это видано — девка в штанах и скачет что твоя кобыла… не съели твоего мальца, куда торопишься? Подождет пару лепестков, чай, не помрет!
Но я даже не пыталась притормозить. И как оказалось — не зря. Все же интуиция обострилась. То ли от стресса, то ли мир этот цветочно-извращенский так влияет.
Но в яме под знакомым кустом никого не было. Только старые сухие листья.
Как у меня сердце не выпрыгнуло с перепугу — непонятно. Хотя казалось бы — да я этого ребенка знаю чуть больше суток, с чего так переживать? А не знаю вот. Просто ребенок. Один. С ним и так случилось что-то очень нехорошее, иначе он не оказался бы в подземелье под «песочницей».
Беззащитный, маленький. Все внутри скручивало от одной мысли, что мелкий мог пострадать, пока я где-то ходила, курица наивная. Как чувствовала, что не стоит оставлять ребенка с малознакомыми лешими!
Накрутила я себя знатно, короче говоря. А потому чуть не села на землю, когда из-за соседнего куста раздался ворчливый голос тетушки Франсуазы:
— От ить неслух! Ды полей ты этот куст и дело с концом, где я тут тебе уборную найду? Тоже мне, принц нашелся!
Ветки затряслись, там за ними кто-то хихикнул и послушно зажурчал, а еще через полминуты к спальной яме выскочил босой, лохматый и чумазый чертенок в моей рубашке до колен. Увидел меня и застыл на мгновение, а потом кинулся и…
Моя рубашка была ему велика — она и мне-то не по размеру, модный нынче плюс сайз на худущей палке. Так что неудивительно, что, пока мальчишка бежал ко мне, а потом обнимался с моими ногами, одеяние сползло с тощего плеча.
Я обняла мальчишку, а потом и вовсе подхватила его на руки, мимолетно удивившись, как он умудрился выпачкаться по уши за какие-то мгновения бодрствования. И только потом обратила внимание на то, как застыли лешие.
Тетушка Франсуаза и дядюшка Луи стояли посреди полянки натуральными статуями. Мало того что окаменели, так еще и челюсти у них упали, а без того круглые глаза вытаращились. И смотрели они на то самое тощее мальчишеское плечо. На котором цвел очень реалистично вытатуированный тюльпан.
— Матерь моя бутонная, — тихо просипел Луи через полминуты. — Итить…
— В корешок, — согласилась Франсуаза, оседая под куст.
Я не очень поняла, что с ними происходит, но на всякий случай поправила на ребенке рубашку и спрятала странную татуировку. Червяку безмозглому ясно, что в ней все и дело. А раз оно — цветок, да еще не какой попало, тюльпан, то… ох ты. Во что я вляпалась?
— Тебя как зовут, радость моя? — Что бы ни было на ребенке нарисовано, это не повод его пугать, ругать или перестать тискать. — Давай знакомиться, раз проснулся.