Коромысло Дьявола

Катавасов Иван

Двукнижие Филона и Аполлония, словно глубинное землетрясение, породило иные упования. Оно непроизвольно вызвало мощную религиозную волну, которая затем словно цунами обрушилась на античную цивилизацию и едва не утопила ее бесценное наследие в новом варварстве восточного материалистического мистицизма и западного природного скепсиса, контрпродуктивно приверженного к избыточной социальной упорядоченности и к излишнему политическому ригоризму.

Я не перестаю сожалеть, что у Продиптиха не нашлось хотя бы пары апостолов наподобие Варнавы Киприота и Савла Тарсянина. Так

как отнюдь не из первых рук, не от первых лиц, не от личного «я», «мы», но от вторых лиц «ты» и «вы» осуществляется дивульгация и евангелизация инноваций.

Не существует словесного знания для всех вне бытия апостолов с пророческим даром и евангелистов со златыми устами, рыцарь Филипп. Причем подлинными евангелистами выявляются вовсе не те, кто первыми изложили благую весть изустно или на восковой табличке, на пергаменте, папирусе, на бумаге, — благослови, Боже, изобретателей бумагоделательных машин. Но масс-коммуникативную первооснову нового знания составляют поcледующие самоотверженные благовестники и проповедники, а также преданные воители, за него ратующие.

Не будь благовестителей и воителей за инновации, в Древнем Шумере никогда бы не появилось колесо. А мудрые жрецы бога Энки втайне восхищались бы совершенством диаметра окружности, радиусов, хорд и непознаваемостью божественного числа «пи».

Так, между прочим, обошлись с колесом южноамериканские примитивные и деградировавшие племена дикарей, недоразвитые этносы майя, тольтеков, ацтеков. Хотя на протяжении тысяч лет неолитической миграции из Азии в Америку через Берингов перешеек и далее на юг, несомненно, вновь и вновь появлялись первооткрыватели колеса, предлагавшие его людям в качестве удобного средства перемещения грузов.

В Новом Свете племенные вожди, шаманы, цари и жрецы не пожелали стать ни пророками колеса, ни его евангелистами.

Точно так же эти туземные варвары не возжелали продвинуться на уровень всадников-рыцарей, поскольку в их мифотворческом сознании верховая лошадь и человек на ней представлялись противоестественным чудовищем кентавром-китоврасом, возникшем-де из-за натурального и материального полового соития человека и животного.

Тем временем вьючный скот они не отвергали. Опять же, рыцарь Филипп, во времени и пространстве мы видим омерзительный материалистический предрассудок и аналоговое похотливое низменное мышление. Вот почему никто в христианском мире не удивляется тому, как сравнительно быстро, малой кровью благочестивые испанские рыцари-конкистадоры без остатка искоренили варварские государства инков и ацтеков купно с натуральными и греховными богомерзкими верованиями туземцев-язычников.

Во грехе и пороке язычники совершают жертвоприношения кровожадным естественным и эвгемерическим богам…, - прецептор Павел неожиданно прервал дискурс.

— Любопытно… Сильны же вот-таки черные терьеры! Вы только гляньте, мой друг, как тот кобелина тащит в кусты свою хозяйку…

Во время прогулки по вечернему парку, где кобели и суки разнообразных пород разной степени дрессированности и воспитанности выгуливали собственных хозяев, прецептор Павел ничего такого экстраординарного не поведал

рыцарю Филиппу. Но монолог наставника неофит слушал с неослабевающим вниманием. Ему хотелось поспорить, возразить, хотя он себя сдерживал.

Содержательно этакое ребячество ни к чему, если прецептор Павел в личном контакте вовсю ментально упорядочивает его рыцарский дар инквизитора и экзорциста. Слова словами, а неизреченное общение, Филипп это чувствовал, таки имеет место быть.

То-то историософические рассуждения наставника кажутся давным-давно знакомыми. Но все ж приятно, дежавю, оскомины не набивают.

«Слава Богу, отцы наши не ели кислого иудейского винограда. В лучшем виде на «отлично» отработали методологию приобщения недозрелых неофитов к сокровенным знаниям и подготовке к практическому использованию Даров Святого Духа…»

— Пал Семеныч, можно нескромный вопрос?

— Извольте, рыцарь.

— Я вошел в первый круг посвящения?

— Да, конечно, начиная с этого чудесного воскресного вечера вашей седмицы неофита…

Посмотрите, мой друг, у той болонки и у ее блондинки, кажется, одновременно, обоюдно наступил эструс…

ГЛАВА VI НАЧНЕМ СЕДМИЦУ НЕОФИТА

— 1 -

В понедельник утром наш герой, — эх молодость, молодость, — не мог не вспомнить ту юную кудрявую даму с такой же завитой собачкой. Они обе ему приснились.

В том юношеском сне Филипп Ирнеев романтично избавился от двух ухажеров той платиновой блондинки и имел с ней весьма мужественное знакомство. Оно было мимолетным как сон, совсем короткое, хотя интенсивное, ритмичное и успешное…

Неизвестно куда и как встроенный таймер поспешно сыграл Филиппу подъем, и он, так ему показалось, нисколько не сожалея о прерванном сновидении, приступил к утренним ритуалам. Нет-нет да и о блондинке с белой собачкой, похоже, посещающих один и тот же салон красоты, наш и ваш персонаж все же вспоминал подспудно или гормонально.

«Белоснежку Ванькину, что ли, персонально осчастливить и ублаготворить? Ладненько, посмотрим…»

Совершив благодарственную молитвенную и гимнастическую заутреню, рыцарь Филипп вновь было подступился к любопытным «Пролегоменам». Но тут же осмотрительно припомнил об оптическом («чтоб его, из рака ноги!») образе студенческой жизни и через силу с отвращением начал готовиться к сегодняшним зачетам.

«Науки юношей пытают не как-нибудь, в чего-нибудь… Пушкин или Державин, что ли, за тебя, олуха, в намек сессию сдавать будут, студиозус Ирнеев?..»

Как и намечалось, к полудню Филипп сбежал с занятий, чтобы потолковать, покалякать так-сяк с дядюшкой Генрихом в Доме масонов.

Иезуитская дверь была на месте. Один к одному. Соответственно, и место, где в прошлую пятницу лежал труп конченого колдуна-неудачника.

Конечно, обмелованную в полицейских традициях фигуру с тротуарной плитки давно смыло давешней майской грозой и крупным дождичком. Тем не менее, присмотревшись, инквизитор Филипп разглядел силуэт мертвеца, словно бы запорошенным подсолнечной шелухой.