Корона за любовь. Константин Павлович
Шрифт:
С самого начала пятнадцатого года Константин приступил к формированию польской армии на особых основаниях и в тех размерах, что были постановлены по Венскому трактату.
Инструктировать эту армию должны были русские офицеры, а в солдаты поступали не только уроженцы самого царства Польского, но и западных областей. Из числа этих людей составился и Литовский корпус, куда потом волей судеб попал Михаил Лунин и где приметил его цесаревич, предложив стать его адъютантом.
По всему краю стояли русские солдаты, и поляки примирились с тем, что Польша снова возродилась как самостоятельное королевство, хоть и под властью
Эти настроения замечали трезвые политические головы из русских и предупреждали Александра о том, что рассчитывать на благодарность поляков не стоит.
Один из таких трезвомыслящих политиков, хорошо знавший положение в Польше, послал Александру записку, где точно указал на будущие ростки недовольства. Это был Ланской, занимавший в герцогстве Варшавском пост председателя временного управления по гражданской части. Он писал по зрелому размышлению, и многие его мысли оказались пророческими:
«Всемилостивейший государь! Бывшего Сената герцогства Варшавского президент Островский объявил публике повеление к нему Вашего императорского величества об участи герцогства.
Хотя полагаю, что доведено уже до сведения Вашего величества, как принято это объявление, но вменяю в обязанность со своей стороны довести Вашему величеству, что оно не произвело того влияния, какого можно было бы ожидать от народа, более чувствительного.
Причиною есть следующее:
Более года уже хотя не совершенно, но уже известно было настоящее событие. Во всё сие время непрестанно было толковано, каким образом восстановится существование Польши? Всеобщее желание, частию — искренно, частию — притворно, запальчиво, но имеющее одну и ту же цель — чтобы быть Польше владением отдельным и в том же пространстве, в каком было оно прежде разделений.
Сие желание так помрачило некоторые умы, что вместо довлеемой признательности и беспримерным благотворением Вашего императорского величества, вместо покорного благодарения за высокое к судьбе сей нации участие, наконец, вместо того, чтобы чувствовать, чтобы превозноситься снисхождением, с которым Ваше императорское величество соизволили осчастливить их принятием титула короля, они, подстрекаемые свойственною некоторым кичливостью, что по твёрдости духа, храбрости и другим мнимым достоинствам они единственные, наполнились мечтанием, что восстановление королевства Польши по-прежнему быть должно, и так решительно определяли сие, как бы имели право то требовать...
Объявление титула короля и уверение в будущем конституционном правлении принимается не за милость, но за опасения последствий от беглеца с Эльбы.
Я уверен в душе моей, что приверженность некоторых, а особливо военных, к врагу Европы (Наполеону) не угаснет и ничто не обратит к нам их расположения. Туда манят их прелести грабежа, там господствует дерзкая вольность, там ни за какое бесчиние нет ответственности.
Государь, прости русскому, открывающему перед тобой чувства свои, но осмеливаюсь изъяснить, что благосердие твоё и все усилия наши не могут быть сильны сблизить к нам народ и войско польское, коего прежнее буйное поведение и сообразные наклонности противны всякому и священным правилам нашим, и потому, если я не ошибаюсь, то в формируемом войске питаем мы змия,
Ни в коем случае рассчитывать на поляков не можно.
Вашего всемилостивейшего императорского величества верноподданный Ланской».
Как в воду смотрел Ланской. Дальнейшие события подтвердили это.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Просторная дорожная кибитка, поставленная на полозья, уже была запряжена тройкой сытых гнедых коней. На дуге коренника бренчал неизменный бубенчик, а пристяжные нетерпеливо переступали копытами, торопясь в путь.
Всю ночь шёл лёгкий снег, и Москва преобразилась под этим пуховым покровом. Закрылись горелые места, дороги выстелились нежным покрывалом, а решетчатые остовы ободранных куполов словно бы украсились пушистыми полосами и являли собой неведомые воздушные шары с тёмными прорезями между белыми линиями. Эти сквозные купола, кое-где уже накрывающиеся новыми листами меди и железа, словно излучали слабый утренний звон колоколов, плывший в чистом морозном воздухе.
Маргарита вышла на крыльцо, уже накрытое новым тесовым навесом из смолистых сосновых досок, и оглядела двор, дороги, не закрытые изгородью, изумляясь удивительной свежести и красоте мягкого, даже на взгляд, ласкового снега. Она держала в руках обёрнутый многими слоями мягкой ткани образ Спаса Нерукотворного из полковой церкви, который вручил ей Александр при последнем свидании, и прижимала его к себе. Деревянная доска, укутанная и крепко обвязанная, словно бы согревала её, тепло проникало даже сквозь меховую накидку.
Кибитка уже стояла у крыльца, последние распоряжения были сделаны, осталось лишь одеть Николушку, разместиться в санях и начать долгое путешествие на постоянное место их нового жительства, в тверскую деревню Ломаново, где мечтал поселиться с женой и сыном погибший Александр Тучков...
Едва Маргарита ступила на вторую ступеньку крыльца, как раздался издали мягкий звон колокольцев, топот копыт, смягчаемый пушистым снегом, и скоро встала перед домом большая карета, тоже поставленная на полозья. Маргарита так и застыла на крыльце со Спасом Нерукотворным, прижатым к груди.
Из кареты неловко полез грузный человек в тёплой армейской шинели и высокой меховой шапке, а следом бодро выпрыгнул на нетронутый снег вовсе молодой ещё священник в длинной чёрной рясе.
Военный склонился перед Маргаритой и, коротко поздоровавшись, спросил, правильно ли он попал — ему нужна усадьба Нарышкиных. Маргарита утвердительно кивнула головой, а сама сникла от предчувствия.
— Командир Ревельского полка полковник Гагарин, — отрекомендовался военный и подскочил к Маргарите, едва не осевшей в снег на крыльце.
Он подхватил её, но она пересилила себя, удержалась на ногах и только сиплым, сразу севшим голосом спросила:
— Вы, верно, за образом?
Батюшка подошёл поближе, осенил её крестом и приостановился за спиной полковника.
— Прошу вас, проходите, — пригласила Маргарита приехавших и отошла от двери, пропуская гостей.
Но гости не двинулись с места, пока она сама не вошла, и лишь потом несмело направились в дом.
Гостей встретили поспешившие к проводам Маргариты родители и сразу заахали, заохали, удивляясь совпадению.