Коронованная распутница
Шрифт:
Другим поводом для смеха было то, что Катерина делала все сама. Нет, она вовсе не была лентяйкой, она любила и, конечно, умела – не успела разучиться! – одеться и прибрать себя самостоятельно, однако в последнее время камер-юнгферы и камер-фрау [12] от нее просто не отходили и пальцем шевельнуть не давали. А сейчас не было ни одной. Каким ветром и куда их унесло?
Катерина поправила перед зеркалом завиток на лбу и стала думать, куда идти, где именно разыскивать мужа. И вдруг ее слуха достиг истерический женский вопль, полный боли и ужаса.
12
Так
Катерина кинулась из комнаты… Вопль несся с первого этажа, с той стороны, где размещались кабинет, спальня и другие покои императора – на те дни, когда он по каким-то причинам спал один, не деля ложе с женой.
Катерина вмиг оказалась там. Перед дверью стоял часовой, однако, увидав императрицу, не осмелился ее не пустить. То есть он начал было шептать:
– Никак нельзя, матушка, не велено под страхом смертной казни!
Однако Катерина так глянула, что бедный парень поспешно попятился.
Катерина дернула дверь и вбежала в кабинет, откуда не переставая несся крик.
Ох и странную картину смогла лицезреть она!
По углам кабинета стояли все ее восемь камер-фрау и камер-юнгфер. Стояли они на коленях и горько рыдали, имея такой скорбный вид, словно на них на всех разом наложили епитимью.
Посреди комнаты на табурете сидел Петр. У него на коленях вниз лицом лежала женщина, юбки которой были небрежно задраны на голову. Виден был ее голый афедрон, по которому Петр с оттяжкою хлестал своей широкой ладонью, так что афедрон сей имел вид порядочно вспухший и побагровевший. При каждом шлепке женщина испускала такой же вопль, как тот, который испугал Катерину. Да, рука у государя была тяжелая… Катерина как-то получила от него два вполне игривых шлепка, так потом сесть только к исходу дня могла, а эта несчастная должна будет не меньше недели провести на ногах, если не задохнется в своих юбках!
– Петруша! Государь! – закричала Катерина, бросаясь к мужу. – Что же это вы творите, майн либер?!
Петр замер с занесенной ладонью и обратил к жене раскрасневшееся, разъяренное лицо. Глаза его угрожающе сузились. Он вскочил; избиваемая женщина свалилась с его колен и рухнула на пол, неуклюже завозилась, пытаясь освободиться от своих пышных юбок и встать, но никто из горничных и фрейлин не сделал даже попытки ей помочь – боялись государя.
– Где ты была? – взревел Петр, делая шаг к жене, и у Катерины подогнулись ноги от страха. Но то почти невероятное хладнокровие, которое часто посещало ее в минуту прямой опасности, помогло ей не свалиться без чувств, не задрожать всеми жилками и поджилками, а изобразить искреннее недоумение:
– Что случилось, майн либер?
Петр замер, почти не владея собой. Он только шевелил губами, не в силах сказать ни слова.
Катерина хорошо знала мужа. В следующую минуту он уже окончательно потеряет рассудок, и тогда остановить его будет трудно, может быть, невозможно. Хватит ходить вокруг да около!
– Я скажу, но велите им уйти, – махнула она в сторону женщин.
– Нет уж, говори! – взревел Петр, и Катерина вздохнула:
– Ну ладно, извольте. Я была у Маши Румянцевой. Не верите? Да хоть у нее спросите. Она вздумала было, что при смерти лежит, ну и затеяла прощенья просить у меня… Да теперь оклемалась, к счастью, вот я и вернулась.
При этих словах в комнате воцарилась тишина, какая возможна только в полночь на кладбище – как раз перед тем мгновением, как усопшие начинают возиться
Длилась эта гробовая тишина несколько мгновений, потом женщина, которая валялась на полу, резким движением поднялась на колени, скинула с головы юбки – и Катерина увидела распухшее от слез и духоты, побагровевшее лицо Анны Крамер.
Она с торжеством глянула на Катерину – и та могла бы поклясться, что Анхен подмигнула ей заплаканным, заплывшим глазом, – а потом повернулась к Петру, слабо вскричала:
– Я же говорила, государь, что императрицы там не было! Ее там не было!
И после этих слов, видимо, потребовавших слишком большого напряжения всего ее истерзанного существа, она снова рухнула на пол, простерлась ничком, лишившись чувств, – и замерла недвижимо.
История Анны Монс
Да, умер, умер Лефорт – и так внезапно! В середине февраля 1696 года отпраздновали новоселье в его новом дворце, а спустя неделю у Франца Яковлевича приключилась горячка. Болел он недолго: скончался еще спустя десяток дней, находясь почти в непрерывном бреду. Открылись и кровоточили все старые раны, даже те, которые вроде бы уже и зажили.
Немедленно был послан гонец к царю, который в это время находился в Воронеже. Возвращение заняло у Петра всего лишь шесть дней. Войдя в комнату покойного и взглянув на него, Петр воскликнул:
– На кого я могу теперь положиться? Он один был верен мне!
Анхен, прилежно и в какой-то степени искренне проливавшая слезы, жестоко обиделась. А она? Разве она не хранит нерушимую верность Петру Алексеевичу? Ну, конечно, она порою встречалась по старой памяти с Лефортом, но разве это могло считаться изменой? Они же старинные друзья! Право, за такие несправедливые слова Петр заслуживает того, чтобы она ему и впрямь изменила! Тем паче что он почему-то вновь увлекся государственными делами – выдумал какой-то очередной Азовский поход и более не заговаривает о браке!
После похорон Лефорта, столь пышных, что они сделали бы честь какому-нибудь иноземному курфюрсту, Петр снова вернулся в Воронеж. И хотя Анхен продолжала втихомолку лелеять мечты о том, как она отыщет человека, с которым можно было бы наставить рога русскому царю, внешне она вела себя как самая верная и преданная супруга. Ее письма изобиловали изъявлениями любви и желания как можно чаще получать от Петра весточки: «Дай, государь, милостиво ведати о своем государском многолетном здравии, чтобы мне, бедной, о твоем великом здравии всем сердцем обрадоваться!» Она хлопотала, по просьбе Петра, который вовсе даже не скупился на послания «сердечку моему», достать несколько скляниц лечебной мази цедреоли и сетовала на то, что посылка будет идти долго: «Жаль, что у меня, убогой, крыльев нет, а если бы у меня были крылья, я бы тебе, милостивому государю, сама принесла цедреоль!» Заодно с двадцатью скляницами мази Петру были посланы четыре цитрона и четыре апельсина, «чтобы государь кушал на здоровье». Однако нежнейшие заботы Анхен, которые трогали Петра до глубины души и возбуждали его любовь, перемежались в письмах «бедной» и «убогой» весьма деловыми вопросами! Она была особа трезвомыслящая и судила здраво. Конечно, мечтать о троне совсем даже не вредно, однако мало ли что может случиться! Надобно и соломки подстелить на случай, если Петр вдруг да охладеет к ней. Надобно покрепче набить закрома!