Короткое детство
Шрифт:
Сани дёрнулись, и Митька уткнулся носом в колени Лильки. Лилька вдруг раздобрилась и дала Митьке яблоко. Правда, выбрала самое плохое.
За деревней дорога круто свернула к полуразвалившемуся овину. Тут, откуда ни возьмись, выскочил Пугай и бросился на лошадь. Лошадь, присев на задние ноги, захрапела.
— Ах ты, растреклятый, брысь с дороги! — закричала тётка Груня!
Лошадь шарахнулась в сторону, Пугай опять ей перегородил дорогу, злобно и оглушительно лая.
— Ах ты, растреклятый, ах ты, собачья образина! — ругалась тётка Груня, безжалостно
— Эй, погодите! — услышал Митька голос.
Прямо по полю бежал Стёпка с мешком на спине.
— Стой! Стой! — кричал Стёпка, размахивая руками.
Догнав сани, Стёпка прыгнул на плетёнку.
— Ух, бежал, чуть сердце не вывалилось, — задыхаясь, проговорил он и вытер шапкой мокрое лицо.
— Ты куда? — грозно спросила тётка Груня.
— На станцию, за жилеткой.
— За какой такой жилеткой?
— А за такой, у которой рукавов нет, — пояснил Стёпка.
Тётка Груня подняла кнут.
— А ну, слезай. А то я тебя так опояшу!
— За что, за что? — закричал Стёпка. — Меня мамка отпустила. Честное пионерское, отпустила.
Тётка Груня вытерла рукавицей нос.
— Врёшь.
Митька с Лилькой тоже поняли, что Коршун врёт.
— Вот и не вру, — сказал Стёпка, — а тебе жалко, что поеду. Вам ещё лучше будет. Пугай на станции лошадь будет караулить.
Тётка Груня посмотрела на собаку, которая бежала за дровнями, высунув язык, и сдалась.
— Бес с тобой, поезжай, мне-то что. Но-о-о! Милой! — и огрела лошадь кнутом.
— Але, Пугай, — свистнул Стёпка.
Пугай обогнал лошадь и, высоко вскидывая задние ноги, пулей пустился по дороге.
— Видал-миндал, — и Стёпка хвастливо щёлкнул языком.
— Стёп, а тебя мать в самом деле пустила? — спросил Митька.
Стёпка ткнул Митьке под рёбра кулак.
— Молчи, дурень, умнее будешь. Понятно? — и Стёпка как барин развалился на плетёнке. — А ну-ка, Лилька, кинь яблочко, — приказал он.
— Подумаешь, какой командир нашёлся. Не дам!
Стёпка с презрением посмотрел на неё и плюнул.
Лильку это ещё больше оскорбило. Однако ссориться с ребятами в дороге ей было совсем не выгодно.
— Если бы ты попросил как порядочный человек — может быть, я и дала бы, — сказала Лилька.
Просить яблоко как порядочному человеку Стёпке не хотелось. Это Лильку ещё больше обозлило. Но желание помириться со Стёпкой, который ей нравился больше всех мальчишек, было сильнее обиды.
— На уж, подавись, — сказала Лилька и кинула Стёпке огромное краснобокое яблоко.
«Самое лучшее выбрала», — подумал Митька, и сердце от ревности у него так сжалось, что показались слёзы. Чтоб скрыть их, Митька потупился и стиснул зубы.
— На и тебе, — сказала Лилька и положила ему на колени яблоко, правда, не такое красивое, но тоже ничего.
Хорошо зимой на санках! Снег под
— Но, милый вороной, самый дорогой!
Чудесно! На душе так легко и отрадно, как будто и нет никакой войны, не стреляют где-то пушки и не приходят в деревню извещения, что такой-то в этот день погиб смертью храбрых…
Стёпка доел яблоко, бросил в снег огрызок и сказал:
— Кислятина, а не яблоки.
Лилька вспыхнула и надула губы…
Глава VII. Пир во время голодной зимы. Сорока вещает. К чему приводит неосторожность и зазнайство. Миха заселяется на чердаке Стёпиного дома
Шора — это крытый ток, проще — крыша на столбах, а ещё проще — огромный сарай без стен.
В шору свозили с полей рожь, пшеницу, овёс, горох, гречиху, лён. А потом всё это здесь обмолачивали… После обмолота оставались вороха мякины. И зимой шора превращалась в дармовую общественную столовую для птиц. Какие на этих ворохах мякины закатывались пиры и обеды!
Хозяевами шоры считались голуби. Зимой со всей деревни слетались воробьи, здесь день-деньской околачивались болтливые сороки, из леса прилетали клесты с рябчиками. В соломе во множестве водились серые мышки и даже крысы.
Первой заметила Миху сорока. Она сидела на крыше и вертелась, как заводная игрушка.
— Тра-ра-ра, тра-ра! — заверещала сорока.
Птицы в столовом насторожились.
— Чив-чив-чи! Чив-чив-чи! — в смятении закричали воробьи и захлопали крыльями. И только молодой воробышек, не обращая внимания на сороку, весело прыгал и задорно чирикал. Чёрной бомбой ворвался в столовую Миха. Воробьи брызнули во все стороны. Голуби с громким хлопаньем взлетели под крышу и уселись на перекладину. Молодой воробей, еле вырвавшись из лап кота, примостился на жёрдочку, посмотрел на свой хвост, в котором осталось два пера, и жалобно чирикнул.
— Тра-ра-ра, тра-ра! — не переводя дыхания, сыпала сорока, что, видимо, означало: «Я говорила вам, я говорила. Вы не слушали, вы не слушали».
Миха покосился на неё жёлтым глазом, злобно фыркнул, обошёл шору, обнюхал мякинные вороха, вдруг незаметно юркнул под веялку и там притаился.
Наступило молчание. Первой нарушила тишину, конечно, сорока. Она задёргалась как на пружине и принялась трещать: «Тра… Тра… Трррр» — «Спрятался, спрятался, спрятался».
Птицы и без неё опасливо косились на веялку.