Короткое правление Пипина IV

Стейнбек Джон Эрнст

— Я должен поговорить с тобой, мой мальчик, — нерешительно сказал Шарль Мартель.

— Сэр, в парижском выпуске «Гаральд трибьюн» написали, что у вас появилась любовница. Ссылаются на фельетониста Арта Бухвальда, — вмешался Тод.

Король посмотрел на гостей удивленно.

— Я учу Тода бизнесу, — торопливо сказал дядюшка. — Он открывает филиал в Беверли Хиллз.

— Если заломить достаточно дорого, можно продать что угодно, — сказал Тод. — Где вы держите любовницу, сэр?

— Мне пришлось пойти на уступки, — ответил король. — Слишком уж народ ждал

этого. Мне говорили, она милая, скромная женщина. Хорошо справляется со своей ролью.

— Вам говорили? Вы что, не видели ее?

— Нет, не видел. Королева настаивает, чтобы я как-нибудь пригласил ее на аперитив. Буквально все уверяют: она очень милая, чудесно одевается, благовоспитанная. Конечно, это формальность, но в моем деле формальности важны, особенно если строишь обширные планы на будущее.

— Вот оно что, — сказал дядюшка. — Именно этого я и боялся. Потому и пришел к тебе.

— Что ты имеешь в виду? — спросил король.

— Слушай, мой мальчик, неужели ты и вправду считаешь, что твои секреты остаются секретами? Да о них знает весь Париж, нет, вся Франция!

— Какие секреты?

— Дорогой мой племянник, ты думаешь, заношенный свитер и фальшивые усы кого-нибудь введут в заблуждение? Когда ты нанимался на работу на «Ситроен» и целый день торчал у ворот, болтая с рабочими, думаешь, тебя так никто и не узнал? А когда лазал по старой застройке на левом берегу, изображая инспектора, простукивая стены, заглядывая в сточные трубы, думаешь, хоть кто-то поверил в твое инспекторство?

— Поразительно. Я же был в фуражке и с табличкой на груди!

— И если бы только это! — вскричал дядюшка. — На винодельне ты изображал дегустатора. На рынке ты замучил торговцев своими расспросами… «Сколько вы платите за морковь? Почем ее продаете? А сколько скупщик платит фермерам?..» Черт побери! У рабочих ты выспрашиваешь о ренте, о зарплате, о профсоюзных взносах и гарантиях, о всякой дребедени вроде расходов на пропитание и плате за квартиру в их трущобах. Бог мой, ты прикидывался репортером коммунистической «Юманите»!

— У меня журналистская карточка была, — сказал король виновато.

— Пипин! — воскликнул дядюшка Шарль. — Что ты затеял? Предупреждаю, народ волнуется!

Король попытался пройтись по комнате, но пронзительный визг паркета остановил его. Он, нахмурившись, снял пенсне, покачал его на указательном пальце левой руки.

— Я пытаюсь узнать, — сказал он. — Понять. Столько всего нужно сделать. Исправить. Ты знаешь, что двадцать процентов доходных домов в Париже в аварийном состоянии? На прошлой неделе одну семью на Монмартре чуть не убило обвалившейся с потолка штукатуркой. Тебе известно, что из каждого франка, заплаченного за морковь, ты почти треть отдаешь скупщику, а две пятых — торговцу на рынке? И что остается вырастившему эту морковь фермеру?

— Стоп! — закричал дядюшка. — Остановись немедленно! Ты играешь с огнем! Ты хочешь баррикад на улицах? Поджогов? С чего тебе взбрело в голову сокращать число старших офицеров полиции?

— Девять десятых из них ничего не делали, — ответил король.

— Ох,

бедный мой, запутавшийся мальчик. Ты снова хочешь попасть в старую ловушку. Посмотри на соседей. На Великобританию. Когда теперешний герцог Виндзорский был королем, он как-то вздумал спуститься в угольную шахту. В результате парламент чуть не вынес вотум недоверия премьер-министру. Пипин, мой мальчик, ради всего святого, прошу тебя, приказываю тебе, остановись!

Король опустился в кресло, и кресло это вдруг показалось и дядюшке, и Тоду троном.

— Я не просил делать меня королем, — сказал король. — Но теперь я — король, и я знаю, что мою Францию, богатую, плодородную Францию жадно рвут на части, ею торгуют, ее обманывают. Я узнал, что есть шестьсот способов избежать налогов. Способов, доступных только богатым. Узнал, что есть шестьдесят пять способов повысить плату за квартиры в тех районах, где закон это делать запрещает. Богатства Франции не распределяются — разворовываются. Все грабят всех — вплоть до того уровня, где красть уже нечего. Старые дома разваливаются, новых не строят. Нашу страну облепили гнусные паразиты.

— Пипин, прекрати!

— Я — король, дядя. Не забывай. Я теперь знаю, почему парламентская чехарда не прекращается, а поощряется. Я понял. В суматохе и чехарде легче уйти от ответов и ответственности. Знаете, как французский рабочий или крестьянин зовет правительство? «Они». «Они» сделали то-то и то-то. «Они» приказали, «они» постановили. «Они, они, они». Нечто далекое, безымянное, неопределенное — и потому неуязвимое. Гнев превращается в брюзжание. Невозможно требовать ответа от того, что не существует… А возьмите интеллектуалов, этих жалких сушеных червей! Когда-то французские литераторы вписали имя «Франция» золотыми буквами в историю мировой культуры. Вы знаете, чем они занимаются сейчас? Они упиваются собственным ничтожеством, философией отчаяния. А художники? За редким исключением они рисуют апатию и ревнивую анархию.

Дядюшка присел на краешек обтянутого парчой кресла, уткнул подбородок в ладони и стал покачиваться из стороны в сторону, будто плакальщица на похоронах.

Тод Джонсон, стоявший у камина и гревший спину, спросил спокойно:

— У вас есть капитал и организация, чтобы все это изменить?

— У него ничего нет! — простонал дядюшка. — Нет ни единого человека и ни единого су!

— У меня есть корона! — отрезал король.

— Они повезут тебя на телеге! Не думай, что гильотина вышла из употребления. Ты потерпишь крах, еще не начав действовать. Они уничтожат тебя!

— Ты сам как те крестьяне. «Они, они, они». Безликие «они». Мне кажется, даже если король знает, что потерпит крах, он обязан попытаться.

— Да нет же, мой мальчик. Многие короли просто сидели на троне.

— He верю, — сказал король. — Я знаю, они пытались, каждый из них пытался что-то сделать.

— А как насчет войны? — спросил Шарль.

Король засмеялся:

— Ты всегда от души заботился обо мне, дорогой дядюшка.

— Пошли отсюда, Тод, — сказал Шарль Мартель. — Нам тут делать нечего!