Корпорации «Винтерленд»
Шрифт:
Намекает на то, что Марка как угрозу он вообще не рассматривает. Не слишком ли тонкий намек для… кого? Для ребенка? Но его собеседник давно уже не ребенок. Отнюдь. Да и какие, к черту, тонкости!
— Слушай, Марк, кончай валять балду, — говорит он и откашливается, — ты меня затрахал уже. Думаешь, чего я сейчас спешу к ней на встречу?
Марк вздрагивает:
— Что?!
Его мозг автоматом перепроверяет последние несколько секунд.
— То самое. Думаешь, обсудить, кто войдет в состав нового кабинета министров?
Потом разговор прерывается серией коротких замыканий, кодировок и обрывов. Марк слышит, как Нортон набирает дыхание, готовится ответить. Видимо, Марк ему что-то сказал, повторил вопрос, что ли…
Потому что…
— То, что слышал, мать твою!..
Понял, не дурак.
Теперь Нортона не достать.
Что же делать?!
В этот момент все предметы вокруг Марка оживают: кровать, стенд с капельницами, стены, палата. Они, как тектонические плиты, сдвигаются и расползаются в разные стороны…
Зачем он вспомнил о ней? Зачем затеял разговор?
Он закрывает глаза — все гонит прочь. Но резкая неистовая темнота оказывается даже хуже: в ней тошнотворным калейдоскопом мелькают разноцветные картинки.
Зачем вообще открыл свой гадкий рот?
Он проклинает себя, но повторяет попытку. Однако голос срывается:
— Я…
Как будто он устал, пытаясь перебраться через мост, пока тот не обрушился. И вдруг зачем-то развернулся и несется сломя голову назад… через бушующее пламя… обратно туда, откуда начал, обратно в прошлое — на безутешные и до боли знакомые просторы вины, стыда и самобичевания.
— Что-что? — спрашивает Нортон, смотрит на часы и на дверь. — Так что там? Что ты сделаешь? Прости, я не расслышал. — По пути к двери. — Кстати, Марк, позволь тебе напомнить о малюсеньком нюансе. — Он на секунду замолкает. — Ты в больнице.
Он закончил.
За этим наступает тишина. Чудовищная. Невыносимая.
И просто нестерпимая.
Марк открывает глаза.
Предпринимает последнюю — корявую и жалкую — попытку высказаться и обнаруживает, что Нортон повесил трубку.
«Давай поговорим об этом?»
Джина переходит улицу, шагает по тротуару.
Поговорим о чем? О Данброган-Хаусе? Она понятия не имеет, что это за хрень. Когда говорят, что нет доказательств, имеют в виду, что естьчто доказывать. А у нее почти ничего.
Она блефовала.
Темные воды реки поблескивают и быстро утекают вдаль. Неся облака, покрытые рябью.
Дома она подумала: может, прихватить с собой какое-нибудь оружие? На всякий случай. Нож, ножницы, шпажку. У ящика со столовыми приборами почувствовала себя по-идиотски.
Что за бред! Что там такого может приключиться?
И все-таки в последнюю секунду с ключами от квартиры умыкнула со стола стеклянное пресс-папье столетней давности. Звезда с цветочным узором миллефьори. Венецианское
Опустила ее в карман куртки.
На мосту Мэтта Талбота она замечает такси. Поднимает руку. Останавливает. Садится.
Некомфортно.
— Пожалуйста, в Сэндимаунт. К пляжу.
Машина трогается.
— Там сейчас не жарко…
— Прошу вас, — произносит Джина. Рука вцепилась в пресс-папье. — Давайте без разговоров.
Она выглядывает в окно.
Нортон кладет трубку, выходит из дому. Садится в машину, выезжает на гравийную дорожку, пультом открывает ворота и вылетает на шоссе.
Через несколько секунд сворачивает на Дюал-Керриджвей.
Японский городовой!
Марк Гриффин.
Кто бы мог подумать! Хотя чем больше он об этом размышляет, тем четче понимает, что Марк Гриффин ни хрена не знает и угрозы не представляет. Разве что для общества. Неуравновешенный, истеричный и абсолютно чокнутый засранец.
Если судить по этой беседе.
Но совершенно неопасный.
Его никто не будет слушать. Даже если спустя все эти годы имя Марка вновь всплывет в общественном сознании, раскапывать начнут связи между ним и Ларри Болджером. Начнут задавать вопросы, увидят параллели. Так же как сам Гриффин.
Но Нортону на это наплевать.
Поскольку правда им неведома. Неведомо, что там произошло.
Никому. Кроме него. А он рассказывать не собирается.
Он постукивает пальцами по рулю.
Конечно, он не врал, говоря Гриффину, что никого не отмазывал. К этому он не имел никакого отношения. Об этом позаботились партийные лошадки: старший Болджер, Роми Малкаи. Насколько ему известно.
Это не в его стиле.
И все же… все же…
Кое в чем Гриффин был прав.
Пусть это покажется иррациональным и нелогичным, однако Нортон чувствует нутром: уж если кто и смог бы выманить из него правду о тех событиях, достать ее, разбередить и разглядеть в дыму небытия, то только Джина. А с Данброган-Хаусом, который он ей выдал на тарелочке с голубой каемочкой… Теперь она от него точно не отстанет.
Она его и вправду, на хрен, четвертует.
Он переводит взгляд на бардачок.
Она ему не оставляет выбора.
Он входит в крутой поворот. Под ним раскинулся город — во всем блеске, во всем сиянии. Вдали, у гавани, величественно, горделиво, как росчерк пера, как знак, застыла Ричмонд-Плаза.
Нортон чувствует несвоевременный прилив гордости. Ему кажется, не все потеряно. Пусть «Амкан» выходит, пусть другие арендаторы вышли, пусть она простоит какое-то время пустой. Пускай! Зато когда истерия схлынет, ремонт закончится и дальнейшие исследования покажут, что никакой опасности не было и в помине, они вернутся. У здания появится второй шанс. И у него. Он восстановит репутацию, закончит карьеру на пике.