Корпус Вотана (Недомаг-мажор)
Шрифт:
Глава 39
Рота встретила Ярослава мертвой тишиной. Молчал даже телевизор, который по воскресеньям не выключали до самого отбоя. Все кадеты сидели в кубриках, мрачно дожидаясь команды “отбой”.
Полчаса назад сержанты построили роту и объявили, что отныне первокурсники по выходным не смогут смотреть телевизор в качестве коллективного наказания за вопиющее нарушение кадетом Ярославом Вотаном традиций Корпуса.
А культурный досуг заменит спортивный. В частности, такой любимый вид спорта, как надевание противогазов на время
Первую тренировку сержанты провели сразу же после объявления. Короткую, всего на полчаса. Но ее хватило, чтобы кадеты мечтали только о сне. Хотя, возможно, и о том, чтобы прибить Ярослава. Но только после сна.
А на стол полковника Сурового лег рапорт, подписанный сержантами всех курсов, с требованием публичного наказания кадета Ярослава Вотана за нарушение слова кадета и грубое неповиновение своему мастеру.
Единодушное требование сержантов было серьезным заявлением. Один увенчанный лаврами побед полководец однажды сказал: “В армии командую я и сержанты”. Если это и было преувеличением, то не слишком значительным. Во всяком случае для Корпуса эти слова были справедливы.
На сержантах-воспитателях держалась дисциплина, начиная отделением и заканчивая ротой. Это они проводили с кадетами 24 часа в сутки. Самые талантливые из сержантов даже становились чем-то вроде священников старых времен. К ним кадеты приходили за советом или делились своими нехитрыми мальчишескими секретами.
Такие сержанты могли научить сделать рогатку и метко из нее стрелять, сделать бомбочку из спичечных головок или, более мощную, из магниевой стружки. Навыки, не описанные ни в одном учебнике для сержантов, но, при правильном подходе, полезные в бою.
Когда Ярослав зашел в расположение взвода, то чуть не вскрикнул — амулет экранирования эмоций резко нагрелся и прижег кожу на груди. Не будь его, Ярослав сейчас, пожалуй, катался на полу, воя от боли.
Двадцать семь пар глаз смотрели на него, как голодный на колбасу. У братьев Матвейчевых один из глаз заплыл. У Валерия правый, у Тимофея левый.
Их вызвали в комнату отдыха сержантов и потребовали, чтобы они подбили однокашников присоединиться к рапорту. Но как бы Матвейчевы не любили Ярослава — делать это оба наотрез отказались.
Сначала куском мыла, завернутым в полотенце долго и методично, на глазах брата избивали Валерку. Били в основном по ногам и почкам. Потом взялись за Тимофея.
После избиения в комнату пришли их мастера: Смирнов и Десятов. Они “возмутились” учиненному над их сервами “беспределу” и вытолкали взашей сержантов-обидчиков. Затем посадили братьев за стол с собой, напоили сладким чаем с конфетами. Распросили о причинах избиения. “Узнав”, посокрушались о произошедшем, пообещали разобраться с избивавшими. И ласково попросили поговорить с однокашниками и убедить таки подписать злополучную бумагу. Ведь если каждый будет нарушать традиции Корпуса, то вскоре и Корпуса не станет.
Матвейчевы поблагодарили мастеров за угощение, но разговаривать со взводом про Ярослава отказались.
Услышав
Когда братья рассказали однокашникам о состоявшимся “чаепитии”, взвод взорвался возмущенными криками.
— Совсем шакалы оборзели!
— Пусть на… идут со своими бумажками!
— С Вотаном сами разберемся!
Полковник Суровый приходил в роту за час до подъема. В канцелярии его уже ждал стакан горячего черного чая с лимоном. И горе дневальному, если он про это забывал. Выпив чай, Суровый просматривал скопившиеся за выходные документы, раскладывал их по важности или отправлял в мусорную корзину. Последнее обычно касалось рапортов кадет, фамилии которых полковник заносил в маленькую записную книжку, чтобы при случае не забыть припомнить наглость, обращаться к начальству по мелочам.
Через полчаса являлся с докладом Смирнов и получал указания на текущий день и, как правило — нагоняй за минувший.
— Что это такое, сержант?! — Суровый потряс листом бумаги, держа его двумя пальцами.
— Рапорт, товарищ полковник.
— Без тебя вижу, что рапорт, идиот! Ты сержант или погоны жмут? Какого хрена с одним единственным кадетом творится такая дичь?!
— Но традиции, товарищ полковник.
— Да я…(далее последовал ряд непереводимых идиоматических выражений о странностях половой жизни полковника) ваши традиции! Ты, сукин сын, мог объяснить своему (непечатное выражение) Бакуничеву, что Вотана трогать нельзя? Даже если очень хочется. А если у него … зудит, то я ему так почешу, что месяц ходить не сможет!
— Товарищ полковник, но субординация…
— Я тебе, сука, сейчас покажу субординацию. — Полковник закрыл дверь на ключ и хрустнул суставами пальцев. — Отделаю, как бог черепаху.
Оставив сержанта зализывать раны, Суровый отправился в штаб Корпуса. Игнорировать общий рапорт он не мог. Но требовалось утвердить документ у заместителя командира корпуса по воспитательной работе генерал-майора Васильчикова.
Если про солдата говорят: “хорош в строю, хорош в бою”, то про этого достойного мужа можно было сказать: “хорош в постели — при “звездах” и при деле”.
В военном училище курсант Васильчиков выделялся смазливым лицом и выдающимся “достоинством”, которым, нужно признать, умело пользовался. Сначала курсант обслуживал скучающих жен командиров и начальников, мигрируя из постели в постель, как переходящее трудовое знамя. Потом перешел на более высокий уровень, что позволило ему закончить училище с превосходным результатом и получить распределение в мужья единственной дочери главного интенданта гарнизона Элизиума.
Тесть в супружнице души не чаял, а потому зятя не обижал и устроил поистине головокружительную карьеру. А так как, работать Васильчиков умел не головой, а органом пониже, то карьера шла исключительно по линии воспитательной работы.