Корректировка 2
Шрифт:
Проходя мимо нас, Макшуд Шавкатович, обратился к Игорьку:
— Э-э, Йыгрь, скажы мамке, пусть ко мне зайдет — дела перетереть.
На взгляд Ивана, его акцент был нарочитый, выпендривается чучмек, вполне может говорить по-русски чисто.
— Сука чурбанская! — тихонько прошипел ему в след Игорек, — чтоб ты сдох пидор гнойный!
Вдруг, Ваня заметил невдалеке какое-то быстрое движение. Там из толпы выскочил парень. Нырнул в ближайшую палатку и отпихнув продавца, из сумки с товаром, выхватил АКСу. Присев на колено, вскинул автомат и всадил в Мирзяева и его присных длинную очередь.
Вокруг
Очередь сшибла Мирзяева и кого-то из охранников. Уцелевшие залегли и открыли встречный огонь. Загавкали «Стечкины».
Вокруг боя мгновенно вспыхнула паника. Люди побежали кто куда, не понимая, что стряслось и где опасно. Повалились палатки, что-то посыпалось и разлетелось, покатились, бренча и звеня, товары с прилавков.
Киллер дал ещё одну очередь, понизу, полыхнувшую цепью искр по бетонному полу, а потом катнул в их сторону гранату.
Иван ухватил друга за плечи, увлекая за собой, и они повалились куда-то назад, между тюков с одеждой
Бабахнул взрыв. Тряхнуло ударной волной, ближайшие палатки сложились, как костяшки домино.
Друзья, обнявшись, как два зайца, спрятались за коробками, со шмотьем.
— Стрелять, колотить! — пробормотал Игорь. — Это чо, как в Афгане?
Поле боя опустело. Разбежался народ, куда-то исчез киллер, уцелевшие охранники утащили Мирзяева и своего товарища. Осталась одна Ирина. Она лежала в луже собственной крови, никому теперь ненужная, глядя в небо стеклянными карими глазами. Красивая девушка, которая любила веселую жизнь — случайная жертва бандитских разборок.
Проснулся Иван внезапно, словно вынырнул из черной пустоты. Некоторое время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к ощущениям. Ощущения были, прямо скажем, так себе. Во рту сухой мерзостный вкус, нос заложен, где-то на уровне желудка жжет словно огнем. «Как до дому-то добрался?» — спросил он сам себя и открыл глаза.
Это был не дом.
Он обнаружил себя лежащим в позе эмбриона на какой-то жесткой поверхности. Где я? В глазах все плыло, взгляд не желал фокусироваться. Впереди маячило какое-то светлое пятно. Энергично моргнув несколько раз, добился, что зрение стало четче, и светлый овал обрел форму, превратившись в широкий дверной проем, забранный решеткой. Правда, движение век вызвало в голове такой взрыв боли, что он против воли дернулся и сразу же обнаружил, что руки за спиной что-то удерживает. Что за притча? — попробовал пошевелиться еще раз. С тем же успехом. За спиной что-то металлически брякнуло. Наручники что ли? Вот те раз!
— Эй, начальник! — раздался откуда-то с боку визгливый женский голос, — парнишка, кажись, очухался. Ты просил сказать…
Иван скосил глаза и различил в паре метров от себя фигуру. Кажется, женскую, в светлом, то ли халате, то ли плаще.
— Проснулся родной? — участливо спросила «кажется женщина» и крикнула в сторону решетки. — Наручники с него снимите ироды, без рук ведь парень останется!
Иван неуклюже заворочался и сел на лавке. Рук пониже локтей, и впрямь не чувствовал.
— Ты говорят, буянил очень, — обратилась к нему
Ее рассказ прервали шаркающие шаги, и в камере стало темнее. По ту сторону решетки стояла массивная фигура. Что называется, поперек себя шире.
Иван напряг глаза, морщась от головной боли. Человек был в милицейской форме. Круглая голова с седоватым ежиком волос. Плечи, наверное, метровой ширины. На них погоны, кажется, старшины. Загремели ключи, и решетчатая дверь отворилась с неприятным скрежетом. Старшина некоторое время громоздился надо ним этаким «Каменным гостем», разглядывая словно некую диковинную зверушку, затем скомандовал:
— Подъем!
Иван с трудом выполнил команду. На теле, кажется, живого места не было — болело каждой своей клеточкой.
— Сними с него браслеты, дуболом! — пискнула из своего угла женщина.
— Захлопнись, прошмандовка! — не оборачиваясь, буркнул милиционер. Несмотря на нарочито грубый тон, голос у него был не злой. — Ну-ка, поворотись-ка сынку.
Щелкнуло, и Иван почувствовал, что руки свободны. С трудом вытащил их из-за спины и принялся растирать онемевшие запястья и кисти.
— Видать шибко на тебя ребята злые были, — тон у «человека-горы» был примирительный, — крепко ты их приложил… Ваську Калягина в травматологию пришлось отвезти… Оправиться не желаешь?
Иван молча кивнул, чувствуя, что если откроет рот хотя бы для единого слова, тут же сблюёт прямо на доброго старшину.
— Дверь в сортир направо, — напутствовал милиционер, — и смотри, не выкинь чего! Со мной не забалуешь, не посмотрю, что десантура… а к сроку твоему добавка выйдет.
«К какому еще сроку?» — хотел спросить Иван, но не спросил — приступ тошноты скрутил особо свирепо, заставив поспешать к унитазу.
Его чуть не вывернуло наизнанку, а легче не становилось. Попил холодной воды из-под крана, набирая ее в ладони. Поплескал на лицо и, наконец, посмотрел в маленькое треснутое зеркало над умывальником. Лучше бы не смотрел. В существе, глядящем из зеркала, прежний Иван, довольно-таки симпатичный парень, узнавался с большим трудом. Опухшее потерявшее форму лицо; фингалы под обоими глазами, засохшая кровь под носом; вместо губ оладьи. Зубы? Кажется, все целы, что удивительно.
Интересное ощущение — словно выпил не воды, а водки. Как говорится, заколбасило по старым дрожжам. В голове, и без того неясной, все поплыло. Захотелось упасть обратно на лавку и отключиться. Но вопрос, который Иван так и не задал старшине, свербел в мозгу раскаленным гвоздем.
— К какому сроку? — спросил он, едва извлекшись из туалета.
— Что? — удивился, было, милиционер, — а-а… так ты не помнишь, что ли ничего? Да, начудил ты парень изрядно. Я тут почитал твой протокол… лет на пять, минимум… тут тебе и злостное хулиганство, и нанесение тяжких телесных… и оказание сопротивления сотрудникам органов правопорядка, с избиением оных. Не говоря уже про материальный ущерб кафе «Жар-птица».
Что, блин, за «Жар-птица»?
— Правду говорят, — продолжал старшина, — пьяная десантура хуже динамита!