Кортни. 1-13
Шрифт:
Перемотав графа, они смогли наконец положить его на щит. Шесть морани, подняв ношу, побежали к соленому озеру, где стояла «Бабочка». Там под руководством Маниоро носилки втиснули в кабину и закрепили, привязав к болтам. Леон посмотрел на Еву. Бледная и растрепанная, в перепачканных кровью и пылью юбках, она склонилась над фон Мирбахом.
— Боюсь, граф не выкарабкается. Слишком большая кровопотеря. Разве что док Томпсон сотворит чудо, если мы сумеем доставить раненого в Найроби вовремя.
— Я с тобой не полечу, — тихо сказала Ева.
Он уставился на нее в полнейшем
— Ты говоришь по-английски! У тебя акцент джорди.
Мягкие модуляции приятно ласкали слух.
— Да. — Она печально улыбнулась. — Я из Нортумберленда.
— Не понимаю.
Ева отбросила упавшие на глаза волосы и тряхнула головой.
— Ты и не поймешь. О Господи! Ты ничего обо мне не знаешь, а я ничего не могу тебе рассказать… пока.
— Скажи хотя бы одно! Что ты чувствуешь к графу? Ты любишь его?
Глаза ее расширились и потемнели от ужаса.
— Люблю? — Она горько усмехнулась. — Нет, я не люблю Отто фон Мирбаха. Я ненавижу его всем сердцем.
— Тогда почему ты здесь, с ним? Почему не оставишь его? Почему так себя ведешь?
— Ты солдат, Баждер. Как и я. Ты знаешь, что такое долг и патриотизм. — Она глубоко вздохнула, переводя дыхание. — Теперь все. С меня хватит. Я не могу так больше. И в Найроби не вернусь, потому что если вернусь, то уже никогда не смогу вырваться.
— Вырваться? Кто тебя держит?
— Те, кто завладел моей душой.
— Куда ты пойдешь?
— Не знаю. Куда-нибудь, где можно спрятаться, где меня никто не сможет найти. — Она потянулась к нему и взяла за руку. — Я думала о тебе, Леон. Надеялась, что ты сумеешь найти такое убежище. Место, куда мы смогли бы убежать вместе.
— А как же Отто? — Он указал на лежащее между ними окровавленное тело. — Его нельзя просто оставить здесь умирать, что и случится, если не поспешить.
— Нельзя, — согласилась Ева. — Каковы бы ни были мои чувства, мы должны оказать ему помощь. Укажи место, где я смогу укрыться. Оставь там. Вернешься потом, когда сможешь. Другого шанса вернуть свободу не представится.
— Свободу? Разве сейчас ты не свободна?
— Нет. Я пленница обстоятельств. Ты ведь не думаешь, что я по собственной воле стала тем, чем стала, тем, чем меня сделали?
— Кто ты? И чем ты стала?
— Я стала продажной девкой, самозванкой, лгуньей и мошенницей. Я попала в когти чудовища. Когда-то я была такой же, как ты — добродетельной, искренней, невинной, — и теперь хочу снова стать такой же. Ты примешь меня? Такой, какая есть, грязной и испорченной?
— Боже, Ева, о большем я не могу и мечтать. Я полюбил тебя с того момента, как впервые увидел.
— Тогда… не спрашивай больше ни о чем. Умоляю тебя. Спрячь меня здесь. Доставь Отто в Найроби. Если кто-то спросит обо мне — кто бы то ни было, — не говори, где я. Отвечай, что пропала. Оставь Отто в госпитале. Если выживет, его отправят в Германию. Возвращайся ко мне, как только сможешь. И тогда я все объясню. Сделаешь так? Видит Бог, у тебя нет на то никаких причин, если только ты не доверяешь мне.
— Ты знаешь, что доверяю, — негромко сказал он
— Знаю. Но куда они отведут меня?
— На гору Лонсоньо. К Лусиме, — ответил он.
Ее фиалковые глаза озарились надеждой.
— На нашу гору? О, Леон, едва увидев ее, я поняла, что эта гора имеет для нас какое-то особенное значение.
Пока они разговаривали, Маниоро нашел портплед с личными вещами Евы, вытащил его из багажного отделения аэроплана, передал стоявшему внизу Лойкоту и спрыгнул на землю. Оставшись одни, Леон и Ева молча посмотрели на друг на друга. Он подался к ней, и она не колеблясь шагнула в его объятия. Тела слепились так крепко, будто некая сила желала сплавить их в единое целое. Ее дрожащие губы коснулись его щеки.
— Поцелуй меня, мой милый. Я так долго этого ждала.
Их губы встретились, как трепещущие крылья порхающих бабочек, и через мгновение жар страсти захватил Леона. Он с жадностью впитывал тепло ее языка, вкус ее рта. Их первый поцелуй длился мгновение и вечность. Наконец они оторвались друг от друга.
— Я знал, что люблю тебя, но до сего момента не понимал, насколько сильно, — тихо сказал он.
— У меня такое же чувство, — ответила она. — Я не понимала, что значит верить и любить.
— Тебе нужно идти. Еще немного, и я просто не отпущу тебя.
Ева посмотрела в сторону озера. Морани и зрители возвращались. Несколько человек несли подвешенные к шестам тела двух убитых львов.
— С ними Густав и Хенни. Они скоро будут здесь. Будет лучше, если они меня не увидят и не узнают, где я. — Она быстро поцеловала его в губы и отстранилась. — Буду ждать твоего возвращения. Каждый день, каждый миг без тебя — вечность и мука.
Не говоря больше ни слова, она подобрала юбки и выбралась из кабины. Маниоро и Лойкот ждали ее внизу, и все трое сразу побежали к деревьям, скрытые от Хенни и Густава фюзеляжем аэроплана. У самой рощи Ева остановилась, оглянулась и помахала рукой. Еще секунда, и они скрылись в чаще, а Леона накрыла вдруг такая волна отчаяния, что ему пришлось собрать все самообладание, чтобы приготовиться к встрече Густава, который уже поднимался по лестнице.
Забравшись в кабину, немец упал на колени перед телом господина.
— Господи! Он умер! — Слезы искреннего горя брызнули из глаз и покатились по обветренным щекам. — Прошу тебя, Господи, пощади его! Он был мне больше чем отцом.
О Еве фон Вельберг преданный механик и не вспомнил.
— Он еще не умер, — бросил деловито Леон, — но, несомненно, умрет, если ты не запустишь двигатели и я не доставлю его как можно скорее к врачу.
Густав и Хенни взялись за работу, и через пару минут все четыре мотора уже прогревались, ворча и выбрасывая в воздух сизоватый, с запахом касторового масла, дымок. Леон развернул «Бабочку» носом к ветру, подождал, пока все двигатели заработают в унисон, и, обернувшись к Хенни и Густаву, крикнул: