Косьбище

Бирюк В.

...

Ладно, вставили деду жердь под связанные руки, пошли.

Несломленный, непокорённый... упрямый и безмозглый -- с какой стороны смотреть. Тащить его было неудобно -- жердь надо держать с двух концов. А я ростом маловат да и весом легковат -- как он рванётся -- меня сносит. Мои надежды как-то договориться, образумить отставника таяли с каждым шагом. Дед рвался, плевался, матерился... Относительная тишина по маршруту следования установилась только после того, как у меня кончилось терпение: после очередного пассажа и "само-опрокидывания вместе со всеми", я исполнил наш исконно-посконный обряд: "ешь землю, сволочь". Пара горстей "родимой земли" в форме Угрянских суглинков ограничили децибелы по ушам, а попавшаяся на глаза "оглобля ушастая", которую мы упёрли деду чуть ниже затылка, в сочетании

с ременной петлёй на шее, позволила ограничиться одним ведущим.

Сухан, выставивший рогатую оглоблю с дедом на конце, как винтовку на изготовку, выступал мерным, чуть ли не строевым шагом, подобно советскому солдатику-конвоиру при сопровождении марширующей колонны немецких пленных по Москве. А я шёл сзади и размышлял. О несправедливости мироустроения.

Вот - боевой офицер, положил всю жизнь свою на служение воинское, исполнения принятой присяги и возложенного долга. Получил местный эквивалент достойной пенсии -- нормальное землевладение. И тут, "вдруг, откуда ни возьмись", явился какой-то сопляк, шпендрик плешивый с каким-то "бродячим театром". Типичное "дерьмо жидкое". И теперь "муж ярый", не запятнавший честь свою, отслуживший долгую и беспорочную, бредёт подобно дурному жеребчику в жёстких удилах, с вывернутыми за спину руками, задранной головой и подпёртой рогаткой шеей. Положение безусловно болезненное, безусловно -- унизительное. За что?

"Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом.

За Россию и свободу до конца.

Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет,

Заставляя в унисон звучать сердца".

Таки-да. Но у нас тут... Не тот случай. Две мелочи мелкие: "За Россию и свободу...". Нет тут ни России, ни свободы. Ни по факту, ни даже на уровне идей. И "господин офицер" превращается в цепного пса: "рвать всех, на кого хозяин указал". В "боевого холопа" с главной и единственной целью: "исполнить волю господина своего". Велика ли разница между "воином храбрым" и "холопом верным"? Суть повседневной жизни обоих -- исполнение приказа. Даже - ценой жизни, почти всегда -- ценой чрезвычайного напряжения, мучений, просто неустроенности и неопределённости.

Классическая формула воинской присяги: "За веру, царя и отечество". Что именно - "за"? Умирать? Убивать?

"За веру" - этот "воин славный" должен меня немедленно убить. Мой атеизм здесь -- достаточное основание для смертной казни. Католическая инквизиция никогда не сжигала людей -- она просто лишала "упорствующих еретиков" своей заботы. И передавала в руки светских властей. Выход из доминирующей в данном месте и в данное время разновидности христианства, равно как и безбожие, являлись "изменой родине" по светским, не по церковным законам. Ибо у церкви -- родины нет. Вот за особо тяжкое светское преступление неверующий или "неправильно" верующий человек и попадал на костёр.

"За царя" - царей здесь нет. Слово "царь" применительно к русскому князю есть скорее оскорбление. Но у всех здешних "боевых офицеров", у каждого - есть свой предводитель. Хозяин, сюзерен, господин. Как у холопа. Один из полусотни, примерно, рюриковичей. Которому данный "боевой офицер" предан. Не вообще, а конкретно вот этому потомку Киевского "робича". Основой службы в средневековье является "культ личности".

"Служили делу,

А не лицам"

Это, господин Грибоедов - ересь, подрыв устоев и вражеская пропаганда. "Делу" служат только церковники. Все остальные служат только конкретному хозяину. "И лично товарищу князю". Даже в Московское время присяга не содержит обещания служить "царю" вообще. Или династии. Только данному поименованному. Максимум - "и сыну моему". Точная цитата:

"Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ [Имя и отчество], Самодержцу Всероссийскому, и ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всероссийского Престола НАСЛЕДНИКУ, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА государства

и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путём, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может..."

Это уже присяга в Российская империя. Ни слова о России, народе, православии. Или хотя бы о правящей семье, доме... Только НАСЛЕДНИК. Хорошо сказано: "права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые". Отберёт его ВЕЛИЧЕСТВО у кого-нибудь "права и преимущества", узаконит своим указом, а мы и рады: "одобрям-с". Всегда, "не щадя живота своего". Согласно присяге.

Государь наш, Павел Петрович, был человек многих удивительных свойств и соображений. Раз узаконил он право своё, а прочим -- обязанность, что всяк едучий в карете должен при виде персоны государя остановиться и из кареты выйти. Говорят, что гуляя как-то в свою последнюю осень встретил он экипаж, в коем ехать изволила молодая супружеская пара. Бывшие при нём солдаты карету остановили, и ехавших в ней извлекли. Как по этикету придворному и установлено есть, поставили молодых супругов на колени перед государем. Государь-император изволил им своё отеческое внушение сделать. Да и отпустить с миром. Однако же погоды в те поры были холодные, вставать на колени пришлось возле кареты да и прямо в ноябрьскую лужу. Молодая была в тягости, от холода да от сырости занемогла и в три дня померла горячкой. Безутешный же молодой вдовец вскорости навестил Михайловский замок, где и приложил руку свою, как говорят иные, к затягиванию шарфа офицерского на шее Его Императорскаго Величества и Самодержавца. Вот и пошла с той поры русская ненародная мудрость: "В России неограниченное самодержавие. Ограниченное удавкой".

Люди же в тайных делах сведущие по сему случаю имеют обыкновение добавлять: "Точно - удавкой. Англицким мылом намыленной".

Озаботимся же вопросом душеспасительного свойства: было ли сие деяние "добром" или "злом"? Не для молодого гвардейского офицера -- он-то свой выбор сделал. Для нас, грешных: как оценить деяние сиё? Можно назвать оного гвардейца борцом противу самодержавия, можно -- мечом карающим в руце божьей, сокрушившим гордыню непомерную. Можно -- мстителем за невинно убиенную супругу и младенца неродившегося. Или же сказать: изменник, подкупленный иноземным золотом, предатель, преступник, преступивший присягу и поднявший руку свою премерзкую на самое святое -- на богопомазанника. Или просто - циничный карьерист, заработавший таким образом повышение в чине. Не всем же везёт как Скалозубу:

"Довольно счастлив я в товарищах своих,

Вакансии как раз открыты:

То старших выключат иных.

Другие, смотришь, перебиты"

На Западе этот феодальный "культ личности" несколько смягчается иерархией земельных отношений: "мой феод в этом домене. Кто в домене главный, тот и мне начальник". Но здесь, на "Святой Руси" "княжии" - безземельные. Чисто "служивые". Причём служат не на "договоре подряда", а на "подарках": сколько князь соизволит дружине отстегнуть -- то и счастье. С учётом благорасположения начальствующего, который из "отстёгнутого" тебе твою личную дольку выделил. Хватит на новые подштанники или нет -- как господин скажет. Совершено зависимое положение. Как у холопа.

На Западе это требование личной преданности, "не щадя живота своего лизать только вот эту задницу" несколько ограничивается понятием "дом". Преданность предполагается ко всем членам правящего дома. И мерзавца, герцога Алансонского не могут тронуть, поскольку он - брат короля. Но других-то можно резать.

На "Святой Руси" только один "дом" - Рюриковичи. Все -- родственники. И резать их нельзя. А вот людей их -- можно.

Последнее, что хорошенького успел сделать Владимир Святой своему сыночку Ярославу Мудрому -- пошёл на сына войной. Конкретно повёл своих матёрых русичей-гридней на их же воспитанников, учеников, частью -- просто сыновей -- на гридней сына своего. Собрался положить несколько сот лично знакомых, многократно помогавших и защищавших его "мужей добрых", друзей-приятелей, за расхождение с сыночком по теме: "а где моя долька с тех 400 кг серебра, на которые ты пермяков опустил?".