Кошачий мёд: книга экзистенциальных новелл
Шрифт:
Действие четвёртое: последняя станция
– Черт подери, да что он творит?
– Ебанутый кот! Куда лезешь?
Но Кай уже забрался на платформу. Здесь сидели двое бродяг. Один – в вязаной красной шапке, с кустистой бородой, похожей на корни травы с налипшими комками грязи, и седыми вьющимися прядями волос.
небесную ясность.
У второго бродяги были короткие светлые волосы,
он был худощав, через держащуюся на нескольких пуговицах клетчатую рубашку просвечивали выступающие ребра и впалый живот. Парню было пятнадцать-семнадцать лет. В том, как топорщатся его волосы, как растет щетина, как острится его напряженное лицо и двигаются желваки, в его ясно-голубых ангельских глазах – глазах отца, глазах безумца и хулигана; во всем этом читалось отчаянное стремление жить, жить изо всех сил, жить на пределе.
Это тоже нравилось Каю, но также ему нравилась и нагретая утренним солнцем платформа товарного поезда,
где можно было немного понежиться в тепле.
В руках у старого бродяги была бутылка портвейна, полупустая, зеленая, с черной бурой жидкостью, внутри плескавшейся, перекатывавшейся, словно вязкая слизь, медленно ползущей к горлышку. С бульканьем, когда бродяга прикладывался к бутылке, они соединялись – зеленое горлышко
и алые растрескавшиеся пыльные живые страждущие губы. Вязкий терпкий яд прокатывался по широкой глотке, и несколько раз, словно гигантский поршень, поднимался
и опускался кадык, и в мутном зеленом стекле ослепительно блестело солнце. Кай жмурился, а бродяга отставлял
бутылку и грязным рукавом рваного пиджака утирал губы.
– Батя, ты щас все выхлестаешь, оставь на дорогу.
– Нормально, – хриплым голосом ответил отец, – смотри, какое хорошенькое утречко сегодня, все блестит,
вон кот тоже знает и лежит себе. На, – он протянул бутылку,
и его сын сделал несколько резких жадных торопливых глотков.
– Эх, котяра-котяра, бля, обормот, – старый бродяга придвинулся, пошатнувшись, к Каю и большой грубой ручищей стал гладить того за ушком, по голове, стал чесать пузо,
а Кай развалился, глядя в ослепительное небо. Давно его никто не гладил, он жмурился в лучах солнца, а бродяга смеялся.
– Этот кошак едет с нами, – сказал сын, играясь с монеткой, перекатывая ее между костяшками тонких пальцев. Резким движением он отправил монетку в зенит, не глядя поймал ее, перевернул и поднес к глазам: – Отвечаю,
с нами поедет.
– Ну и пущай едет, – заплетающимся языком ответил отец, развалившийся по примеру Кая животом вверх. —
Эх, бляха-муха, хорошо, а?
Поезд дернулся, и мир пошатнулся:
Кая эта перемена нисколько не испугала, он так и лежал, глядя на проносящиеся пейзажи, слушая веселый перестук колес.
– Да это в натуре просветленный кот! – закричал в восторге сын. – Сидит и в хуй не дует, ему все по барабану, этому коту!
Отец лишь многозначительно отхлебнул из бутылки. Поезд выехал из пригорода и несся теперь по зеленой равнине, на которой то тут, то там были разбросаны редкие деревеньки, паслись тучные стада, сверкали озерца и речушка вилась серебряной лентой в кустистом лоне прибрежных ив.
– Охуенский кот! – не унимался сын, перекрикивая лязг сцеплений. – Это просто бомбический кот, бля, я тащусь от этого кота, – он смеялся и неистовствовал, повторяя в своем безумстве, словно заклинания, подобные фразы. – И прекрасная эта хуйня, и трава, и небо и все, все, все, все! – он вскочил, рванул ворот рубахи, и пуговицы, маленькие пуговки с розовыми полосками, разлетелись прочь. Ветер растрепал его волосы и обнажил впалую грудь.
Отец только хмыкал, бормотал что-то под нос, улыбался немного грустно и прикладывался к бутылке.
***
Путники сошли на жаркой полуденной станции, среди разморенных поездов, в маленьком городке, в городке заходящего солнца. Кай увязался за людьми, за бродягами, идущими невесть куда, в переулки предвечерней истомы. На улицах городка, полнящихся праздными летними людьми, праздными летними животными, праздными летними птицами – уставшими и очень легкими.
Кай побежал вперед и нырнул в прохладный переулок.
– Эй, куда ты? – крикнул сын и побежал следом. Нос к носу он столкнулся с каким-то лысеющим человечком. Человечек неловко завалился на задницу, уронил пакеты, из которых посыпалась еда – яблоки, колбаса, несколько консервных банок.
– Извините, – пробормотал молодой бродяга и бросился собирать рассыпанные богатства.
Человечек встал, отряхнулся; он выглядел немного раздраженным, он поправил толстые очки в роговой оправе.
– Эт, вы простите нас, – пробормотал подоспевший отец, – мы не хотели ничего плохого.
– Да-да, – быстро бормотал сын и судорожно запихивал продукты обратно в пакет, – держите, вот, вот все ваше.
Человечек продолжал смотреть, казалось, он был очень недоволен, даже зол, он что-то напряженно обдумывал, на лбу залегла тяжелая складка.