Кошачья Свара. Мадрид, 1936
Шрифт:
– Вы ее не видели. Картину, я имею в виду. Вы не видели картину, а я видел.
Старый смотритель с девичьими ужимками вытер уголки рта, прежде чем ответить.
– Мне это не нужно. Я старый пес, и видел много подобных случаев. Дьявол ставит ловушки на перекрестках дорог и предлагает чудеса путешественникам, готовым продать ему душу. В итоге всё заканчивается печальным обманом. Обман заложен в самой природе дьявола. Я испытал те же соблазны; и перед моими глазами Мефистофель разворачивал свой блистающий товар. Дым и пепел, Уайтлендс, дым и пепел.
– Но вы не видели картину, - продолжил настаивать Энтони без особой уверенности.
– Именно поэтому я и знаю, что она ненастоящая, потому я здесь. Если бы я ее увидел, возможно, был бы так же сражен великолепием ее фальшивости, как и вы. Самое простое в этом мире - видеть то, что хочешь видеть. Если бы это
Он наклонился вперед и несколько раз похлопал по Энтони колену, жестом одновременно насмешливым и отеческим.
– Откройте глаза, Уайтлендс, в оценке произведения искусства лишь пятьдесят процентов имеют отношение к реальности, а другие пятьдесят - это наши предпочтения, предрассудки, образование и, кроме того, обстоятельства. А если картины нет у нас перед глазами, и мы полагаемся на память, вес реальности сокращается до скромных десяти процентов. Память слаба, она идеализирует, она небрежна, в ней смешиваются разные воспоминания. Для человека увлеченного эти изменения неважны; возможно даже, что субъективизм является неотъемлемой частью изобразительного искусства. Но мы с вами профессионалы, Уайтлендс, мы должны бороться против обмана эмоций. Наша задача состоит не в сенсационных открытиях, и даже не в интерпретации и оценке. Наша задача ограничивается анализом полотен, красящих веществ, рам, трещин, актов купли-продажи, в общем, всего, что может послужить для определения реальности и поможет избежать хаоса.
Он снова откинулся в кресле, соединил кончики пальцев и продолжил:
– Совсем недавно, в Прадо, я наблюдал за вами. Я находился далеко, свет был тусклым, а мое зрение уже не как в былые времена, но даже при этом я убежден, что видел, как вы разговаривали с Диего де Аседо и Франциско Лескано. Не мне вас упрекать. Много раз я раскрывал сердце перед нарисованными образами, с большей искренностью и эмоциями, чем могут от меня ожидать люди и ангелы; перед некоторыми картинами я плакал, не от эстетических эмоций, а изливая душу, как на исповеди, как на психотерапии, что-то вроде этого. В этом нет ничего плохого, мы знаем, что такое эти кратковременные излияния чувств. Потом, в момент истины, эти эмоции нужно запереть на замок и опираться только на факты, доказательства из первых рук и сопоставления... В каких обстоятельствах вы видели эту картину? В одиночестве или с кем-то? Несколько часов или считанные минуты? Какие документы были в вашем распоряжении? И как насчет рентгена? В наши дни никто не осмелиться строить теории, не прибегнув к рентгену. Вы это сделали? Не говорите ничего, Уайтлендс, я знаю ответы на эти вопросы. Вы всё еще хотите убедить меня в обратном?
Принесли виски, и Энтони сделал два жадных глотка. Взбодрившись, он ответил:
– Я не пытаюсь убедить вас в обратном, Гарриго. Это вы приехали из Лондона, чтобы подвергнуть меня подобной разновидности академической лоботомии, замаскированной под суровость и методичность. Относительно ваших вопросов, я скажу вам вот что: я могу ответить на них более или менее, вы же - нет, потому что не видели картину и бьете вслепую. Вашими устами не говорит ни благоразумие, ни опыт, и еще меньше - дух товарищества. Вашими устами говорит исключительно страх того, что я добьюсь успеха, который выставит на посмешище вашу долгую карьеру, слепленную из честолюбия, болтовни и подсиживания. Ради этого вы приехали сюда, Гарриго, чтобы воспрепятствовать моей работе и, если не получится, примазаться к открытию и украсть у меня часть того, что принадлежит только мне.
Старый хранитель поджал губы, насмешливо поднял брови и присвистнул.
– Что, излили душу, Уайтлендс?
– Да.
– Ну и слава богу. А теперь опишите мне картину.
– С какой это стати?
– Потому что я единственный человек, который может вас понять, а вы умираете от желания поговорить об этой чертовой картине. Сейчас вы больше нуждаетесь во мне, чем я в вас. До сих пор вы просто показывали свою нервозность. Это вполне естественно. На вашем месте я бы тоже на стенку лез.
Флегматичность
– Метр тридцать в высоту на восемьдесят сантиметров в ширину. Фон из темной охры, без пейзажа или каких-либо дополнительных элементов. В центре - обнаженная женщина, слегка смещенная влево. В правой руке на уровне колен она держит голубую ткань. Поза напоминает "Данаю" Тициана, которую Веласкес мог видеть во Флоренции во время своего первого визита в Италию. Черты лица женщины совершенно четкие и не совпадают ни с одной из моделей, к услугам которых прибегал Веласкес. Палитра идентична той, что и на картине "Венера с зеркалом", и без сомнений, речь идет о той же женщине.
– Любовнице дона Гаспара Гомеса де Аро?
– Или его жене.
– Вы шутите, Уайтлендс?
– Всегда ходили разговоры, что Венера с картины могла быть женой Гомеса де Аро, доньей Антонией де ла Серда, и потому Веласкес нарисовал ее лицо расплывчатым отражением в зеркале.
– Бога ради! Эта теория - плод разгоряченного воображения! Ни один дворянин, тем паче испанский, не позволит законной супруге позировать обнаженной и не закажет подобную картину. Не было подобных прецедентов...
– Ни одно из человеческих действий не нуждается в прецедентах, чтобы стать возможным. Такой художник, как Веласкес, тоже беспрецедентен.
– Вижу, куда вы клоните: влюбленный в модель художник, нелегальная картина, невозможные отношения, месть, в общем, сюжет для романа. Так низко вы готовы пасть, чтобы завоевать себе имя? Это разговор коллег, Уайтлендс, мне вы эту дешевку не продадите.
– В моей теории нет ничего безумного, - отозвался Энтони, решив на сей раз пропустить мимо ушей оскорбления и воспользоваться знаниями своего собеседника.
– Испанское общество Золотого века было гораздо более либеральным, чем английское, ничего похожего на мрачный образ, который дошел до нас в темных легендах. Испания была гораздо ближе к Италии, чем любая другая страна. Комедии Лопе де Веги, Тирсо де Молины, да и "Дон Кихот" показывают нам обычаи вполне легкомысленные, всё это, включая варварское понятие Кальдерона о чести, - косвенное признание в хрупкости, застенчивости и пылкости женщин. Если мы вспомним литературу той эпохи, в Испании женщины были образованными и решительными, не боялись совершать дерзкие вылазки, переодевшись мужчинами. По моему мнению, дело обстояло так: дворянин либеральных взглядов, женатый на умной и незаурядной женщине, заказал картину на мифологическую тему, но на самом деле - чувственный портрет обнаженной и раскованной женщины. Картина никогда не должна была покинуть частные покои дона Гаспара, поэтому его жена не побоялась участвовать в игре. Мы не можем исключить, что она могла принимать участие в беспутстве мужа, а не была его добродетельной и безропотной жертвой. В конце концов, речь идет о Веласкесе, быть нарисованной его рукой не только льстило тщеславию, но и гарантировало вечное место в истории искусства. Если "Венера с зеркалом" - действительно донья Антония де ла Серда, то даже вы подтвердите, что речь идет о женщине необыкновенной красоты, но совершенно не святоше. Но не будем уклоняться от темы. Между доньей Антонией де ла Серда и художником возникает сильное взаимное влечение. Веласкес тайно рисует второй портрет, на сей раз не скрывая черты лица модели. Это был единственный способ вечно обладать женщиной, которую он любил, продлить запретные отношения, обреченные быстро закончиться. Чтобы избежать осложнений, он едет в Италию и увозит картину с собой. Если бы он оставил ее в Мадриде, то кто-нибудь мог ее найти. Два года спустя король требует возвращения художника, и Веласкес приезжает обратно в Испанию. Картина остается в Италии. Позже ее приобретает испанский кардинал и возвращает на родину. Картина хранится в тайне в составе большой семейной коллекции, поколение за поколением, и вот теперь она всплыла. Что в этой истории неправдоподобного?
– Ничего неправдоподобного, но и ничего общего с реальностью. Всё это - плод вашего воображения. Могло произойти именно это или диаметрально противоположное, картину мог написать другой художник, может быть, Мартинес дель Масо.
Энтони покачал головой: он уже рассматривал подобную возможность и отверг ее. Хуан Баутиста Мартинес дель Масо родился в Куэнке в 1605 году, был лучшим учеником и помощником Веласкеса и женился на его дочери Франсиске в 1633 году. Со смертью Веласкеса он был назначен придворным художником. Произведения Мартинеса дель Масо часто приписывали Веласкесу. Сам Энтони написал статью, анализируя различия между двумя художниками.