Кошка колдуна
Шрифт:
Мне так хотелось расспросить горца о разных вещах, но в голову лезли всякие глупости, вроде: «На волынке играть умеешь?» Положение спас, а может, и усугубил, Прошка.
– Ты глянь, Катюх, на нем юбка надета! – всплеснул руками боярский байстрюк.
И это была вовсе не наивная детская непосредственность, нет. Прохор Иванович вовсе не на русском сказал, а так, чтобы Кеннет понял.
– Такая одежда называется килт, Прошенька, – примирительно прошипела я.
Разумеется, это был самый аутентичный килт, который мне доводилось видеть – рваный и такой грязный, что клановых цветов не различить.
– На первый раз, как несведущему чужеземцу, я прощу твое невежество, – заявил горец спокойно, но посмотрел на мальчишку исподлобья так, словно собирался зарубить на месте. – Твоя госпожа потом разъяснит тебе ошибку.
– Кто? Какая еще госпожа? – взвился Прошка. – Да я… да она…
И пока байстрюк не наломал дров, я схватила его в охапку и оттащила в сторонку.
– Прош, ну, чего ты яришься? Что он тебе плохого сделал, кроме хорошего, а? Пришел на подмогу, поздоровался, а ты его норовишь оскорбить. За что?
– Эх, Катька! – Мальчишка плюнул от досады. – Это же наемник! С ним девке не то что говорить, смотреть в его сторону не след. У них всегда одно на уме. Что я, этих рубак не навидался? Еще как! У дядьки в заплечниках каких только голодранцев не было – и немцы, и эринцы, и скотты. Так вот скотты, скажу я тебе, они хуже всех. Девок портили, стоило только взгляд отвести. Бах – и в кусты!
Я не ожидала такой резкой отповеди, если честно. Прошка говорил совсем не как ребенок, а как взрослый и весьма опытный мужик. Впрочем… Я все время забывала, что это он в двадцать первом веке ребенок, а в начале шестнадцатого века Прохор Иванович считался взрослым. А еще, на минуточку, был племянником новгородского посадника, то бишь по-европейски практически принцем, пусть даже и бастардом. Вильгельм Завоеватель, к слову, тоже незаконнорожденный был.
– Ну, не потащит же Кеннет меня в кусты. Диху не позволит. И не похож он…
– Дура! Сейчас не потащит, потому приболтает. Ты пойми, ландскнехты все одинаковы – только резать, грабить, жрать, пить и насильничать горазды, – строго заявил Прохор. – Эх, мне бы аркебузу на всякий случай.
Я оглянулась, посмотрела на шотландца. Ничего такого страшного в нем не было. Напротив, он мне показался очень любезным для дикого горца.
– Прош, давай не будем на человека напраслину возводить. Сида его считает тоже потомком Этне, значит, мне он далекий родственник. А шот… скотты родню уважают. Они живут кланами.
– Да знаю я, как они живут, – отмахнулся мальчишка и тоже покосился на Кеннета. – Небось неграмотный, к тому же латинской веры. Дикарь дикарем.
– Так давай с ним познакомимся поближе. Вдруг он окажется хорошим человеком? Потом еще извиняться будешь, что наговорил гадостей. Если ты такой грамотный, мог бы и поаккуратнее разговаривать с человеком, у которого меч еще от крови теплый.
Мне надоело изображать миротворицу. Рядом появился взрослый мужчина, при этом не сид, а обычный человек, да к тому же родственник. И я была очень рада этому факту, да.
Диху
Диху его дальний потомок
Неудивительно, что Кайлих не разглядела его эмбарр. Странно, что он сам Кеннета пропустил. Хотя горная Альба всегда оставалась землей Неблагого двора, землей Кайлих и ее родичей, тогда как Эрин, Эйре, Ирландия – вотчина двора Благого.
Но не о том были мысли Диху, иное его тревожило. Первое: кто же третий? Дочь Ллира ясно дала понять: ей ведом носитель третьего Дара, она знает, где его искать. Но знанием этим делиться, похоже, не намерена. Но есть и вторая тревога, еще важнее…
Он посмотрел на Неблагую – все такую же яростную, но еще более прекрасную, чем в его воспоминаниях – и покачал головой. Ее опасения напрасны. Велунд или его альфар не захотят отнять Кайтлин. К чему им смертное дитя, если рядом будет сама Кайлих?
– Ты и впрямь так считаешь, Диху-льстец? – неожиданно спросила она так, словно ответила на его мысли. Впрочем, дочери Ллира не впервой было демонстрировать проницательность, а его собственные мысли, верно, отпечатались у него на лице.
– Ты – прекраснейшая из дочерей Неблагого двора, – напомнил Диху. – Лишь Этне могла превзойти свою мать. Альфары же несдержанны и завистливы, а Велунд – первый среди них. Скольких дев он опорочил, вспомни.
– Возможно. – Кайлих кивнула. – Но я не дева, и опорочить меня куда как сложно. Не так ли?
– Так. Но их будет гораздо больше, чем нас. Нас только двое, и смертные нам не помощники. Устоим ли, если Велунд замыслит недоброе?
– Велунд всегда что-то подобное замысливает. – Сида фыркнула и пристукнула копьем. – Но Велунд – не тот, кто может отвратить меня от задуманного. А тебя?
– А я тем паче не дева. – Диху пожал плечами. – Значит, и Велунда мне бояться нечего. Ладно, – он огляделся, – где ты хочешь устроить вход?
– А хоть бы и здесь. – Сида подошла ближе к скале, прижалась к черному камню и ласкающими движениями погладила холодную поверхность. – Гляди! Он уже сам готов расступиться.
Диху вздохнул. Кайлих оставалась Кайлих. Даже ледяная скала во мраке Тролльхейма не смела отказать Неблагой сиде, если той вздумалось о чем-то просить. Может, потому, что даже камню было известно: после просьб Кайлих переходила не к приказам, а сразу к насилию.
Он положил руку на камень, стараясь не касаться руки Неблагой, но Кайлих, дернув уголком губ, сама накрыла его ладонь своей. Узоры Силы, сиявшие на коже женщины, расплелись, словно разбуженные змеи, и медленно поползли, стекая с пальцев сиды, заставляя сиять и петь каждую трещинку, каждую морщинку древней скалы. Зеленое серебро Силы Кайлих сливалось с его собственным солнечно-огненным золотом. Как тогда. Как всегда. Как и должно было быть до конца времен, если бы…